В следующий уик-энд адвокат повез его на свою виллу. Красивая машина мягко ехала по серпантинной дороге вдоль кипарисов, магнолий и пальм. Дом оказался громадным. Навстречу им выкатился маленький толстый бульдожик, а за ним вышла маленькая стройная женщина с мальчишеской прической.
– А где же Соня? – спросил адвокат.
– Убежала к подружке. Стесняется.
Женщина приветливо улыбалась мальчику, который про себя привычно отметил странность имени адвокатской дочери. Вроде не итальянское имя Соня. Неужели и здесь? А впрочем, какая ему разница? Главное, чтобы ему все здесь были рады.
«Вот бы и правда быть им сыном. Жить в этом дворце. Гулять по этому саду. Загорать на этой лужайке и быть беззаботным, и убегать с друзьями. И не думать о том, что надо спасать свою семью от нищеты, вытягивать их всех из уродливой вонючей жизни своими силами».
Адвокат показывал ему дом, оранжерею с орхидеями, ванну джакузи, старинную картину, копия которой висит в музее. Потом все ужинали вместе с невзрачной Соней, которой – а чего: взрачная, невзрачная – все равно все это достанется. Потом извлекли из багажника инструмент и наслаждались игрой своего нового русского сына.
Ему выделили прекрасную комнату с огромной кроватью, балконом, выходящим в сад, и даже с собственной ванной.
Адвокат забирал его каждую пятницу, вез на виллу, а по субботам всей семьей они отправлялись в какой-нибудь прекрасный город или к морю, обедали в красивых ресторанах, где официанты обращались к нему как к взрослому – без подобострастия и с уважением.
Он стал привыкать к своей итальянской семье. И все же удивлялся: адвокат с женой никогда не ссорился, и она на него не орала, у них даже внутри не копилась злоба друг на друга, уж это он бы почувствовал. Они жили каждый по-своему, потихоньку, и друг от друга не уставали, и ни в чем один другого не винили.
Он почти не думал о тех, кого оставил в Москве, знал, что еще успеет о них надуматься, для них наработаться, а сейчас отдыхал от них душой, набирался сил.
В один из уик-эндов его повезли в огромный магазин и купили все новое: ботинки, брюки, свитера, даже трусы и носки.
– Я всегда мечтал о сыне, – объяснял адвокат слегка смущенному мальчику.
А тот, хоть и стеснялся немного – уж слишком щедрыми были к нему эти все-таки чужие люди, но любовался своим отражением в зеркале и вдруг отметил, что руки-то у него отцовские, и элегантная сутуловатость от отца, и профиль. И вдруг бесстрашно (вдали от матери) порадовался этому сходству, и свободу ощутил, и веру в будущее. Теперь могло быть только лучше, он не сомневался.