– Ты иди к себе спать, – велел он.
– Нет, я с тобой.
– Тогда запомни и повтори: у тебя там ребенок. Ты ждешь ребенка.
Она молчала. Но руку снять с живота не дала, вцепилась насмерть.
Так он и проснулся наутро с затекшей рукой на ее животе. Она спала на спине, повернув голову в его сторону. С закрытыми глазами лицо ее казалось человеческим – девчоночьим, невинным. Маленькую ногу закинула на него из-за тесноты дивана. Сколько он ее знает? Второй день. За чужие грехи попал в эту тюрьму, теперь будет расплачиваться. Надо бы ее ненавидеть или презирать. Но слишком доверчиво теснилась она к нему во сне, страшно пошевелиться, покой ее потревожить. Интересно, проснется – узнает его? Про нарыв заговорит? Или как вчера – будет выдавливать из себя в час по чайной ложке, переводя дыхание на каждом слове?
Она проснулась от его взгляда, одернула майку, отвернулась. Все она помнила и понимала прекрасно: глаза обмануть не могут. Ну, что сейчас скажешь, птичка-невеличка?
Она ушла и молчала целый день. А может, и не молчала, он все равно ничего не слышал, спал наконец по-человечески.
Вскоре он привычно вошел в колею их общей тюремной жизни: утром и вечером визиты отца с медсестрой. Днем отец заезжал один, еду подвозил, обсуждал какие-то мелкие формальности по «их общим делам». Через несколько дней такой жизни на свободу хотелось любой ценой, просто глотнуть свежего воздуха, побродить по улицам, словом перемолвиться с первым встречным. Ника, приползавшая каждую ночь, была не в счет, все их беседы сводились к нескольким просьбам и жалобам, главной из которых была – «у меня там нарыв».
Как-то, лежа на своем диване, он вспомнил ее дрожащий голос, ее судорожное цепляние за него и поразился: надо же, до чего себя довела! Любая животина знает, когда у нее внутри зарождается новая жизнь, и не бесится, не травится, не сходит с ума, а делается осторожной, медлительной. А тут человеческое существо, с мыслями в голове, но талдычит одно и то же, самого главного про себя не понимает. Бедный ребенок у нее там внутри. Вот кому – тюрьма! Ничего себе – родиться жить, если мать тебя не хочет. Такое представить себе невозможно: все его детство согревалось и сберегалось материнской любовью.
Ника вообще мало что про себя понимала. Делает он, к примеру, салат на обед, спрашивает: «Ты укроп любишь?» Она отвечает: «Не знаю, не помню». Или: «Тебе шоколадное мороженое нравится?» – «Не помню».
Вообще-то Ника была неплохая. Просто было ей (он по себе судил) – тошнее тошного. Тюрьма – она тюрьма и есть. Он бы на ее месте тоже пытался сбежать, особенно если б не понимал, что бежать некуда. А ей всего-то потерпеть – четыре с небольшим месяца. Ее отец так и говорит: «Потом пусть идет на все четыре стороны». Вот и надо потерпеть. Он представил себя дрессировщиком. В детстве была у него любимая книжка про зверей знаменитого укротителя Дурова. До него тех учили цирковым штукам палками и плетками. А он попробовал лаской. Результаты – лучше не придумаешь. Такие фокусы получались, какие страхом ни за что не выбьешь.