Она спала почти весь день пути, а к ночи сон отступил, давая дорогу ясным мыслям. Почему-то стало понятно: сейчас. Сейчас ей надо выходить. Зачем ей ехать в Москву? Кто ее там ждет? Приедет. И опять начнется. И опять ее потянут. С другими так было. За 17 лет она таких навидалась. Нет. Сидеть – так сидеть. Выйти – так выйти. Чтоб уж никогда больше. Ну и что следует из того, что усач подох год назад? Ничего. Отдышатся и снова начнут. Главное, ни на что не надеяться. Тогда еще можно тянуть. Это зря так говорят, мол, надежда умирает последней. Нет. Твоя надежда тебя же и убивает. В первых рядах гибнут или предают те, кому нашептывает свое вранье надежда.
Ей повезло. Надеяться было абсолютно не на кого. И она сумела расправиться с прежней жизнью в первую же тюремную ночь. Пожалуй, даже чуть раньше. В те десять дней, что предшествовали ее аресту. Отца забрали – вот был гром среди ясного неба. Вот когда были еще заоблачные дали.
Художественное училище закончила. На работу в театр попала, в институт поступила. Влюбилась. В первый и последний раз. Так и маме сказала: в первый и в последний. И что ей 18, а ему 34 – это ничего решительно не меняет. И не изменит никогда. Она его любит и будет любить, пока жива. И так все было хорошо, голова кружилась от счастья, от лета, песен, из окон несущихся.
Ночь, когда отца увезли, все переломила. Мать тогда превратилась в вещунью. Они сидели среди расшвырянных и униженных злыми руками книг, и мама чужим, как будто с того света, голосом рассказала все, что случится с ними.
– Отца расстреляют. Меня возьмут послезавтра. В живых ходить мне недолго. У тебя есть путь к спасению: бери самое необходимое, диплом и уезжай немедленно. Далеко. В Сибирь. На Дальний Восток. Приедешь, устроишься в школу там или еще куда, где незаметно. Скажешь, мечтала вложить свой труд в великое дело необъятной Родины. И сиди тихо. Будешь жива. И на свободе. Хотя… Нет, все-таки это свобода. Не тюрьма – это свобода. Что бы там ни думалось. О нас забудь. Мы тебе оттуда поможем.