И Минь тогда еще не плакал. Значит, еще не было все так плохо. И он прилетел, вернулся, веселый и добрый, как раньше. Она ни о чем не спрашивала, что ей этот Франкфурт. Вот они вместе, и впереди столько всего хорошего.
Она решила просто не подходить к телефону, когда Инкин номер высвечивался. Пусть остается наедине со своими галлюцинациями. Это у нее от зависти.
И все-таки та как-то опять прорвалась со своим «видела, видела».
– Да чушь все это, – разъярилась Таня, – не могла ты ничего видеть, мы с ним все время были.
Соврала так, чтобы Инка отстала.
– Ну, смотри тогда, – не удивилась подруга. – Тебе виднее.
Он улетал в другие города, возвращался, вновь улетал. Тане было спокойно. Он улетал и возвращался. Он звонил. Она скучала и сумасшедше радовалась их встречам после разлук. Она не забывала о нем ни на минуту. Даже когда работала. Даже во сне. Она совсем забыла об Инкиной завистливой клевете.
И только позавчера, перед его отлетом опять-таки во Франкфурт, увидела его будто по-иному. Он не знал, куда себя деть, говорил пустые слова скучливым голосом. Она хотела вглядеться в его глаза, чтобы притянуть к себе. А он все опускал опустевшее лицо, словно не хотел больше делиться с ней теплом души.
Потом он уехал. И не позвонил из аэропорта.
Потом стал плакать Минь.
Стены дома перестали помогать. Воздух стал слишком вязким и не мог способствовать дальнейшей ее жизни. И никого рядом. Таня решила спасаться сама. Надела бабушкину кофту и села в старое кресло. Прижала к себе Миня: «Не плачь!» Кофта пахла валокордином, земляничным мылом – бабушкой. Бабушка почти год как умерла, но Таня никогда не думала, что ее больше нет. С мамой у Тани как-то не заладилось еще в отрочестве, та все знала лучше всех и лезла. А бабушка никогда ни о чем не спрашивала, просто любила, и все. Не за пятерку или какое-то достижение, а за само Танино существование. Ее было легко спрашивать. А мама сразу делала далеко идущие выводы, и ничего не забывала. Нанизывала Танины грехи и перебирала их как четки. Таня ушла к бабушке, когда та стала слабеть и не могла справляться сама с хлопотами жизни. И всем сразу стало легче – на расстоянии Тане проще было жалеть и понимать свою маму.
– Ты целовалась, бабушка? – спрашивала Таня после своего первого поцелуя, не подозревая, что произносит строчку знаменитых цветаевских стихов.
– А как ты думаешь? – смеялась бабушка. – Думаешь, ты первая на всем белом свете?
– И любовью занималась? – любопытствовала Таня, совсем осмелев.
– Ох, глупышка, а как бы появилась на свет твоя мама? Только у нас это так не называлось… Заниматься можно физкультурой, иностранным языком, математикой. А для того, о чем ты спрашиваешь, есть один глагол – любить. А если просто «заниматься», как упражнениями, то у нас это называлось «блуд».