Док сделал еще две-три нервные затяжки, собрал воедино мысли и фразы.
– Нет, Дед, вовсе не то… Я хочу вернуть тебя в твою молодость, в лучшие годы твоей жизни.
– Интересно. – Денисов, в свою очередь, пыхнул трубкой. – Ты, никак, возомнил себя Господом Богом?
Док вновь досадливо сморщился.
– Опять обижаешь… Никем я себя не возомнил. Просто хочу предложить тебе работу в Африке. – Он подался вперед и заговорил горячо и сбивчиво: – Вот послушай. Неужели тебе не один хрен, где ты будешь валяться в гамаке и давиться вискарем? Здесь, в сраной хибаре на выселках, или там, под кондиционером? Но здесь ты просто жрешь водяру, полируясь винищем до изумления, а там… Да что я!.. Неужели тебе не хочется напоследок пожить полной жизнью? Пожить там, где положил здоровье, нервы, где зарыл свой талант? Неужели тебе не хочется хоть на год дернуть туда, в свою молодость?
Дед крякнул, нащупал босыми ступнями замшелые, неповторимо ароматные тапочки и зашлепал в туалет. Вначале пустил вялую струю в унитаз, потом еще долго сопел, сморкался и кряхтел. Вернулся наконец в комнату, уселся в торце стола, потянул к себе бутылку крепкого ямайского рома, заполненную на треть, вылакал содержимое прямо из горлышка, неторопливо и обстоятельно утер губы рукавом халата.
– Ты, пацан, не темни. Агитировать меня за Советскую власть не нужно. Ну… положим… хотелось бы еще разок… Да, люблю я Африку. Люблю и ненавижу одновременно. Только валяться в гамаке и жрать водяру мне гораздо приятнее и спокойнее здесь, в России, которую я люблю и ненавижу. А повоевать еще можно. Отчего же не повоевать? Только втемную я не играю и понтов не одобряю – ты знаешь. А потому или ты выкладываешь мне все как на духу, а я буду думать. Или… или хлопнули еще по рюмашке и разбежались.
Док вздохнул глубоко и натужно, потянул граненый стакан, дунул в донышко, на дне которого застыла неопределенная коричневая гуща, наполнил его под самый край шотландским виски и в два мощных движения кадыка опорожнил. Проглотил смачную слюну и… И выложил все как на духу. Дед слушал внимательно, перебивая рассказ лишь короткими очередными возлияниями и пышными трубочными залпами. Взволновала ли его долгая и обстоятельная исповедь Дока? Тронула ли его душу? Поманила ли снова в дальние страны к новым приключениям? Док не подметил в холодных беспристрастных глазах Деда ни малейшего намека на какое бы то ни было чувство. С таким же успехом можно было прочитать что-либо в пустых глазницах мраморной статуи.
– Ну… вот так… Я все сказал, – закончил Док повествование. – И, кроме тебя, Максим Трофимович, этого не знает никто.