О Генрихе за все время не было сказано ни слова, а Цецилии казалось, что все имело отношение к нему. Если разговор и касался третьего лица, то это был Эдуард. Узнав, что последние политические события вынуждают их оставаться в изгнании, девушка почувствовала, что союз с Дювалем становился неизбежным для поддержания их благосостояния.
Потом госпожа Марсильи прибавила несколько слов о своем здоровье. Цецилия обернулась к матери и тут же забыла обо всем на свете.
От забот ли, от болезни, все более развивавшейся в ней, баронесса страшно изменилась. Она заметила, какое действие произвел ее вид на несчастную дочь, и лишь горько улыбнулась.
Цецилия положила голову на плечо матери и заплакала, но у нее не хватало сил произнести: «Матушка, я выйду за Эдуарда!»
Несчастная делала над собой неимоверные усилия, но так и не смогла произнести этих слов. Она невольно сравнивала Генриха и Эдуарда, и это сравнение было явно не в пользу последнего. Оба они были приблизительно одних лет, прекрасно воспитаны и даже хороши собой, но какая разница существовала между ними! Эдуард в свои двадцать лет оставался еще робким мальчиком, в то время как Генрих уже стал светским молодым человеком. Оба получили блестящее образование, однако Эдуард знал только то, чему его учили, собственная мысль не освещала запаса его знаний, не создавала из них органичного целого. Он был учен, только и всего. Ум Генриха, обогащенный познаниями, казался самостоятельным, в нем не чувствовалось чужого влияния, создавалось впечатление, будто все, что он знал, родилось вместе с ним. Оба юноши были хороши собой, но красота Эдуарда отражала лишь его бесхарактерность и служила вывеской его происхождения; Генрих же обладал красотой, которая при одном только взгляде на него говорила о его благородной натуре. Словом, один, несмотря на все свое образование, остался простолюдином, другой происходил из высших кругов.
Это различие стало для Цецилии еще более очевидным в следующее воскресенье, когда Эдуард приехал к ним со своими родителями. Маркиза на этот раз спустилась к гостям и случайно, а может, и по умыслу улучила минуту, когда Эдуард и Цецилия остались вдвоем, и попросила внучку принести ее альбом. (Господин Дюваль в это время навещал кого-то по соседству, а госпожа Дюваль вместе с баронессой прогуливалась по саду.) Девушка, следуя какому-то безотчетному чувству, скрывала от Эдуарда свои дарования, но сейчас, по велению бабушки, следовало принести альбом и представить его на суд Эдуарда. Молодой человек хвалил рисунки Цецилии, но не разгадал, несмотря на подписи, чувств художницы. Девушка посчитала бесполезным давать какие-либо объяснения и даже не намекнула Эдуарду на тайное значение подписей, над которыми он так смеялся в детстве.