Все эти цветы, мелькавшие перед глазами Эдуарда, были для него только прекрасно раскрашенными картинками. Генрих воспринимал все иначе.
Маркиза не теряла из виду молодых людей и тотчас заметила, какое впечатление произвела на ее внучку неразборчивость Эдуарда. Заметив холодность, сквозившую в отношении Цецилии к своему другу, и понимая, какой контраст, должно быть, составляет этот юноша тому идеалу, который теперь уже наверняка сформировался у мечтательной девушки, госпожа ла Рош-Берто решила подчеркнуть простое происхождение Эдуарда и попросила Цецилию сесть за фортепиано.
Впервые в жизни девушка попробовала отказаться: она никогда не пела при Эдуарде. Всякий раз, когда юноша посещал их дом, он мог видеть раскрытый инструмент и лежавшие на нем ноты, но ни разу не догадался спросить, занимается ли Цецилия музыкой.
Правда, теперь, вслед за маркизой, он и сам стал упрашивать девушку, да так настойчиво, что ей пришлось сесть за инструмент.
В музыке Эдуард разбирался так же, как и в живописи, если не хуже. Он аплодировал и рассыпался в похвалах, но ровным счетом ничего не понимал. Его неуместные комплименты только еще больше усилили разочарование девушки.
Когда маркиза обратилась к Цецилии с новой просьбой – сыграть собственное сочинение, которое она исполняла дня три или четыре назад, или что-нибудь на него похожее, девушка наотрез отказалась. Эдуард из вежливости тоже принялся упрашивать Цецилию, но, будучи посредственным меломаном, он не очень-то настаивал. Впрочем, это в любом случае было бесполезно: Цецилия никогда не решилась бы спеть Эдуарду то, что пела Генриху.
На счастье девушки, в доме наконец появились баронесса и госпожа Дюваль. Цецилия бросилась к матери, и пытка, которую ей устроила бабушка, закончилась.
Оставшаяся часть дня прошла спокойно, только Цецилия делала над собой огромные усилия, чтобы скрыть рассеянность, которую, однако, заметили баронесса и маркиза.
Госпожа Марсильи очень устала и после отъезда Дювалей тотчас ушла к себе. Цецилия последовала за ней и заметила, что мать чем-то сильно взволнована. Девушке захотелось узнать причину этого беспокойства, но у нее не хватило духу спросить об этом мать.
Баронесса хранила молчание, и, только прощаясь с дочерью на ночь, она крепко обняла ее и, глубоко вздохнув, поцеловала.
Опечаленная Цецилия тихо вышла из комнаты матери и собиралась уже идти к себе, но в коридоре ее встретила Аспазия и сказала, что бабушка желает с ней о чем-то поговорить.
Маркиза лежала в постели и читала книгу. В свои шестьдесят лет она сохранила это нелепое кокетство – принимать посетителей в постели. Однако подобные аристократические привычки не казались госпоже ла Рош-Берто смешными.