Через пять минут малаец пришел ко мне и знаками сообщил, что обед готов. Накрыли в огромной столовой зале. Не могу описать вам, какое чувство страха и печали овладело мной, когда мне пришлось обедать в такой мрачной атмосфере: при двух свечах, свет от которых не достигал даже и середины комнаты, из-за чего все предметы, остававшиеся в тени, приобретали самые странные очертания. Это тягостное чувство усиливалось еще и от присутствия чернокожего слуги, которому я могла сообщать о своих желаниях не иначе как при помощи нескольких знаков; впрочем, он отличался поразительной расторопностью и понятливостью, которые делали этот странный обед еще более фантастическим. Несколько раз я желала заговорить с ним, хотя знала, что он не может понять меня, но, как ребенок, который не смеет кричать в темноте, боялась услышать звуки собственного голоса. Когда малаец подал десерт, я знаками приказала ему зажечь огонь в моей комнате: огонь камина – товарищ тех, у кого нет другой компании; впрочем, я хотела лечь как можно позднее, потому что испытывала страх, которого не было днем, но который появился вместе с наступлением темноты.
Ужас мой все нарастал. Я осталась одна в этой огромной столовой зале, и белые занавески, висевшие на окнах, представлялись мне саванами, колышущимися от движения воздуха. Однако я боялась не мертвецов: монахи и аббаты, прах которых я попирала, проходя по кладбищу, почивали благословенным сном, – одни в монастыре, другие в подземелье; а всего того, о чем я слышала в Каене. Я вздрагивала при малейшем шуме: то это был шелест листьев, то отдаленный рокот моря, то однообразное и меланхолическое завывание ветра, который свистел в камине, словно летящая ночная птица. Некоторое время я оставалась совершенно неподвижной и не смела взглянуть ни в ту, ни в другую сторону; вдруг я услышала легкий шум позади себя и, обернувшись, увидела малайца. Он сложил на груди руки и поклонился: в такой манере он извещал меня, что приказания, данные ему, исполнены. Я встала; он взял свечи и пошел впереди; моя комната была приготовлена на ночь; малаец поставил свечи на стол и оставил меня одну.
Желание мое было в точности исполнено: огромное пламя пылало в большом камине, сделанном из белого мрамора, увенчанном позолоченными амурами; свет от него разливался по комнате и придавал всему вокруг мягкость и спокойствие, столь контрастные по отношению к чувству страха, охватившему меня, но, впрочем, начинавшему уже проходить. Стены моей комнаты были обиты красной материей, украшенной цветами; на потолке и дверях было великое множество арабесок и причудливых росписей, изображавших танцы фавнов, странные лица которых, казалось, улыбались, освещаемые огнем. Однако я по-прежнему не могла успокоиться до такой степени, чтобы лечь в постель; но еще не было и восьми часов вечера. Я переменила платье на ночной капот и, заметив, что время вполне подходящее, решила отворить окно, чтобы успокоить нервы созерцанием уснувшей природы; но, видимо, из предосторожности, которую я приписала слухам об убийствах, происходивших в окрестностях, ставни оказались заперты снаружи. Я отошла от окна и села к столу у камина, приготовившись читать про путешествие в Индию, но, бросив взгляд на книгу, я заметила, что принесла второй том вместо первого. Я встала, чтобы пойти и поменять ее; но при входе в библиотеку страх опять охватил меня. Подумав с минуту, я устыдилась самой себя, мне было совестно, что я предалась ужасу, столько детскому; смело отворив дверь, я подошла к полке, на которой была нужная мне часть издания.