- На Западе!
- А у нас следует пить водку с теми, кто приближен к телу или к секрету, с апломбом подмигивать, ставить многоточия там, где нечего написать, и беззастенчиво использовать сослагательное наклонение, вставляя в статью или книгу явную ложь или недоказанную правду! У нас я не стану журналистом-расследователем даже под дулом пистолета!
- Не надо зарекаться. - Саша допил пиво. Он не изменял своей любимой "Балтике".
- Ты прав...
- Тогда в чем дело? Зачем вместо того, чтобы жить личной жизнью...
- Ты еще скажи "со мной", - перебила его Лизавета.
Оператор Байков не смутился:
- Да, со мной. Зачем вместо этого ты живешь общественной жизнью с коллегами?
Лизавета секунду подумала и ответила предельно честно:
- Не знаю.
- А коли так, кончай эту дурь раз и навсегда!
- Я не могу так вот все взять и бросить. По правде, это я втравила Маневича в историю с умершим помощником депутата.
- Еще не родился человек, который заставит вашего Маневича делать то, что не интересно или не нужно самому Маневичу. Его пламенное сердце бьется в прочной груди и отлично защищено ребрами прагматика.
Саша опять был прав, уже не на двести, а на триста процентов. Лизавета промолчала. Почувствовав, что она готова капитулировать, Байков тут же выдвинул ультиматум:
- Сейчас же дай честное слово, что больше не будешь участвовать в дикарских плясках вокруг сенсаций. Цивилизованный человек стремится к тихой мирной жизни. Великие свершения, то есть катаклизмы, нравятся исключительно варварам.
- Я, скорее всего, именно варвар и есть... И взгляды мои варварские, но, может, верные.
- Не увиливай! И не козыряй цитатами! - Саша моментально узнал парафраз из Бродского.
- Ладно. - Лизавета приложила правую руку к груди и начала декламировать чуть нараспев: - Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: всегда быть...
- Прекрати ерничать!
- Ты так распереживался, можно подумать, что тоскуешь по пионерскому детству!
- В моем пионерском детстве не было ничего предосудительного. Это только в воображении передовых кинорежиссеров пионеры ходили исключительно строем и выкрикивали речевки. Я снимал в скаутском лагере. Там, на мой взгляд, с муштрой похлеще, чем было у нас во время "Зарницы". Но ты опять крутишь... Давай!
Лизавета опять прижала руку к сердцу - яркими искорками блеснула гроздь аквамаринов. Лизавета всегда носила на среднем пальце правой руки старинное кольцо - двенадцатиконечную звезду из аквамаринов в золоте. Кольцо ей подарила бабушка на двадцать первый день рождения. Оставался год до окончания университета, и бабушка, со свойственной ей категоричностью ученицы Смольного - их там научили "как надо" и "что правильно", сказала: "Придумали же глупость, будто совершеннолетними становятся в шестнадцать или в восемнадцать. Дай Бог, чтобы люди к двадцати одному году подавали признаки вхождения в разум". С той поры прошло десять лет, из них пять Лизавета проработала на телевидении. Теперь бабушка утверждала, что внучка явно не торопится поумнеть и остепениться. Остепениться в прямом и переносном смысле этого слова - Лизаветин уход из аспирантуры она восприняла как личную трагедию. Теперь бабушка говорила: "В тридцать лет ума нет - и не будет, но у тебя, Лизавета, еще есть надежда".