Задрипанный фотограф благополучно терял сознание. Скрюченный между батареей и бледным подобием журнального столика, украшенным хвостом от селедки и початой литрушкой, он почти не подавал признаков жизни. Глазки закатывались весьма натурально.
— Да ладно вам, Николай Иванович, — буркнул Максимов. — Дышите глубже. Экзекуция отменяется. Не помните меня? Вы пришли в агентство «Профиль» с просьбой отыскать женщину, выпили стопочку, протрезвели и удалились. А по вашим следам ворвались характерные ребята, быстренько нарушили девственную чистоту наших помещений и удалились, кстати, тоже по-английски.
Не придумав, куда присесть, он скрестил руки на груди и брезгливо наблюдал за копошащимся под столиком существом.
— Зажигалка завалилась, — смущенно объяснил Пантюшин, выдвигаясь над столешницей. Предынфарктное состояние сменялось обычным хреновым. На корточках добравшись до стула, он взгромоздил костлявую задницу, дотянулся до бутылки, выхлебал грамм сто и стал, как водится, другим человеком.
— Не хочу я вас нанимать, — посмотрел с вызовом. — Отказываюсь от ваших услуг. Извините.
— Мужественное решение, — Максимов едва не рассмеялся. — Вот только поздно, господин Пантюшин. Работа уже кипит, сотрудники летают по городу. Хотите разорвать договор, дело ваше, платите неустойку. Не помните, как подписывали договор? Могу порекомендовать неплохого нарколога.
— Не понимаю, что вы хотите, — пробормотал Пантюшин.
— Хорошо, — прищурился Максимов. — Забудем про работу. Не волк. Вам знаком некто Млечников?
— Знаком, — пожал плечами Пантюшин, — Анатолий Павлович. Хороший, отзывчивый человек. А почему я должен перед вами отчитываться?
— Бурковец Мария Леонидовна?
— Знакома… — фотограф изобразил страдальческую гримасу. — Немного…
— Понятно, — кивнул Максимов. — Хорошая, отзывчивая женщина. Запольская Лидия…
Пантюшин подпрыгнул. Можно подумать, он рассчитывал услышать другую фамилию.
— Знакома, — констатировал Максимов. — А теперь, если не трудно, по порядку.
Услышать что-то принципиально новое он даже не рассчитывал. Открывались иные качества фигурантов. Необразованность и неадекватность. Последнее обусловливалось страхом, первое — плохой памятью о том, чему учили в школе. Отрицать очевидное Пантюшин не осмелился, но настойчиво пытался выяснить, какое до этого дело Максимову и почему он должен откровенничать. В итоге это быстро надоело. Максимов поменял положение рук и мягко приблизился.
— Если вы меня ударите, ничего не изменится, — съежился Пантюшин.
— Отчего же? Настроение изменится, — Максимов занес кулак.