— Я вижу, что и мы, протестанты, имеем свой иезуитский орден! — горько засмеялся профессор.
— Не то же ли произошло и с деньгами, попавшими к нам? — продолжала старуха. — Посмотри вокруг — разве не видна во всем Божья рука? Если бы на этих деньгах лежало проклятье, они не могли бы приносить таких прекрасных плодов… Мы, ты и я, своим старательным служением Господу превратили в благословение то, что было когда-то преступлением.
— Прошу оставить меня в покое, — перебил ее глубоко возмущенный профессор.
В сторону протестующего сына скользнул ядовитый взгляд, но тем не менее госпожа Гельвиг продолжала, повысив голос:
— Мы не имеем права выбрасывать на ветер средства, которыми служим святому делу. Это главная причина, из-за которой я всеми силами буду сопротивляться возбуждению этой старой истории, а затем ты опозорил бы этим своего предка.
— Он сам опозорил себя и всех нас, — сказал сурово профессор. — Но мы можем еще спасти нашу честь, если не сделаемся укрывателями.
Госпожа Гельвиг покинула свое место и встала перед сыном с сознанием своего превосходства и достоинства.
— Хорошо, предположим, что я уступила бы тебе, — сказала она холодно. — Мы отдали бы сорок тысяч талеров, потеря которых, кстати сказать, сильно ограничила бы наши средства. Но что, если бы наследники потребовали и накопившиеся проценты? Что бы мы стали делать?
— Я не думаю, что они имеют на это право, но если это случится, мы должны помнить, что грехи родителей взыщутся на детях.
— Я не урожденная Гельвиг, не забудь этого, мой сын, — перебила она его резко. — Я принесла в семью Гельвиг незапятнанное, знатное имя, на меня этот позор не падает. Поэтому я не намерена приносить каких-либо материальных жертв. Не думаешь ли ты, что я должна на старости лет терпеть нужду из-за чужого греха?
— Терпеть нужду, когда ты имеешь сына, который в состоянии заботиться о тебе? Мама, неужели ты думаешь, что я не могу сделать совершенно беззаботной твою старость?
— Благодарю, — сказала она холодно. — Я предпочитаю жить на свою ренту и быть самостоятельной. Я ненавижу зависимость от кого бы то ни было. Со смерти твоего отца я знала только волю моего Господа и мою собственную, так и должно остаться… Я заявляю тебе, что считаю всю эту историю вымышленной больным мозгом старухи из мансарды. Ничто в мире не заставит меня признать, что это случилось в действительности.
В этот момент дверь бесшумно отворилась и вошла советница. Она плакала; это видно было по покрасневшим векам и ярким пятнам на щеках. Она увидела на столе роковую книгу и вздрогнула. Медленно, как кающаяся, подошла она к профессору и подала ему руку. Он не ответил на этот жест.