— Прости меня, Иоганн, — попросила она. — Я была взбешена и не могу себе этого простить. И как только я могла так рассердиться? Но во всем виновата эта несчастная история. Подумай, Иоганн, мой дорогой папа скомпрометирован этой отвратительной книгой. Я во что бы то ни стало хотела избавить тебя от этого удручающего открытия. Я думаю, что Каролина нарочно извлекла этого ужасного свидетеля для того, чтобы перед своим уходом доставить нам большую неприятность.
— Остерегайся клеветать, Адель, — воскликнул профессор угрожающе и так сердито, что она испуганно замолчала. — Я тебе прощу, — прибавил он после короткой паузы, с трудом овладевая собой, — но с одним условием… Ты расскажешь без утайки, каким образом ты узнала эту тайну.
Она немного помолчала, потом сказала печально:
— Во время последней болезни папы, когда ожидали смертельного исхода, он приказал мне принести из его письменного стола различные бумаги. Я должна была уничтожить их на его глазах; это были документы Гиршпрунгов… Сделала ли его общительнее близость смерти или у него была потребность поговорить об этом случае, но он посвятил меня в эту тайну.
— И подарил тебе браслет? — прибавил злобно профессор.
Она молча кивнула головой и умоляюще посмотрела на него.
— После этого объяснения ты все еще считаешь этот случай вымыслом больного ума? — обратился профессор к матери.
— Я знаю только, что эта особа, — она указала, дрожа от гнева, на молодую женщину, — своей вздорной болтовней и легкомыслием превосходит всех, кого мне до сих пор приходилось встречать. Дьявол тщеславия не дает ей покоя, она надевает редкий браслет для того, чтобы им все любовались и заметили бы, между прочим, красивую белую руку.
— Я не хочу подробно разбираться, Адель, как ты при твоем характере, чистоту и невинность которого подчеркиваешь на каждом шагу, могла носить краденое украшение, — сказал профессор как будто спокойно, но в его голосе слышался глухой рокот приближающейся грозы. — Я предоставляю тебе самой решить, кто больше достоин наказания — бедная ли мать, которая крадет хлеб своим голодающим детям, или богатая, элегантная женщина, которая живет в довольстве и покровительствует воровству? Но то, что ты имела наглость пытаться надеть это похищенное украшение на чистую руку девушки, которая спасла твоего ребенка, что ты осмелилась ставить себя на пьедестал безукоризненного происхождения, иметь притязания на все добродетели и приписывать молодой девушке испорченность только в силу ее темного происхождения, зная в то же время о поступке твоего отца, — это возмутительная низость, для которой нет достаточно строгого осуждения.