…В дверях появился Иван Владимирович Конаков. Анютка, сидевшая к хореводу спиной, будто не замечала его, и он долго не спешил окликать певицу, разглядывая её длинную шею, изящную линию спины в низко вырезанном платье и белые, словно из слоновой кости выточенные плечи. Когда Конаков сглотнул слюну, Анютка, не поворачиваясь, спокойно произнесла:
– Очи ясные сломаешь, дядя Ваня, поберегись. Чего пришёл? Выходить пора?
– А то не знаешь… Все тебя ждут, – смущённо проворчал тот. – Глаза у тебя, что ли, на спине?
– В окне отражаешься. – Анютка встала, сдёрнула со спинки стула шаль. Взявшись за виски, поморщилась. Без особой надежды попросила: – Дядя Ваня, может, домой я пойду? Ну, не расположена я сегодня – голова трещит, из носа вот-вот польёт… Не свалиться бы совсем…
– А мне какое дело? – буркнул хоревод. – Кто петь-то будет – я? Завтра, ежели разболеешься, бог с тобой, не выходи, а сегодня позарез нужно.
– Царь-государь пожаловал? – лениво спросила Анютка, идя к выходу.
– Нет. – Иван пошёл за ней. – Штабс-капитан Кричевский какого-то князя грузинского притащил, большой компанией сидят.
– Князь? – усмехнулась Анютка. – Знаю я, у них на Кавказе, у кого два барана есть, тот и князь.
– Ты идёшь или нет, оторва?! – лопнуло терпение у Конакова. – Чёрт с тобой, отпоёшь «Хризантемы» – и беги домой, а сейчас пошла к гостям!
– На бабу свою ори! – огрызнулась через плечо Анютка. – Иду.
Шагая по узенькому коридорчику к залу, Анютка с досадой думала, что, будь она цыганкой, этот старый хрыч нахальства бы не набрался таращиться на неё так… У девок-цыганок из хора всегда вокруг куча братьев, дядек, кузенов, на худой конец муж или отец – есть кому заступиться. А она одна. Одна даже при муже, который спит и видит, как бы спровадить её на содержание к какому-нибудь толстосуму. «Правда, что ли, пойти?» – на ходу набрасывая на обнажённые плечи шаль, горько подумала Анютка. Здесь, в хоре, её никто не любит. Певицы завидуют, за глаза называют «шалавьей горничной», вспоминая её работу в публичном доме, и уже дважды Анютка находила мелкие гвозди в своих ботинках. Даже свекровь, Настя, и та холодна с ней, хотя ни одного грубого слова невестке не сказала за все шесть лет. А Даная Тихоновна ещё говорит – рожай. Зачем? Чтобы в конце концов на улице с малым дитём очутиться? Нет уж, не дождутся, зло решила Анютка, отдёргивая занавеску перед входом в зал. Пока ещё она певица, пока ещё – Анна Снежная!
Хор закончил «Не смущай». Компания военных за тремя сдвинутыми столами бурно зааплодировала, к ней присоединились другие немногочисленные посетители. Хоревод объявил «великолепную Анну Снежную». Анютка вышла к столикам и, привычно улыбаясь залу, ждала, когда подойдут гитаристы. Голова у неё кружилась, огоньки свечей смешно прыгали перед глазами. Силясь взять себя в руки и едва удерживая улыбку на губах, Анютка вдруг с ужасом почувствовала, что глаза наполняются слезами.