– Я зато знаю! Давай одевайся, бог с ними, с тряпками, он тебе новые купит! Я нашим скажу, что тебе худо стало и ты домой ушла.
– А письмо?..
– Половому сейчас всучу, передаст. Да шевелись уже, княгиня грузинская!
Анютка подошла к нему, взяла за руку. Тихо спросила:
– Попрощаемся, Гришенька?
– Что ж… – Он невесело улыбнулся и вытер бегущую по щеке Анютки слезу. – Скатертью дорожка. Прости, коли грешен был.
– Ты тоже зла не держи. Забеги, если нетрудно, к тётке, скажи – напишу с первым же случаем. – Анютка на миг прижалась мокрой от слёз щекой к его ладони. – Вот чёрт, Гришка… Жалко, что ты цыган. Могли бы ведь жить хорошо…
Он промолчал. Минуту спустя осторожно отстранил жену.
– Ну всё… Беги через чёрный ход, а я письмо передам. Смотри, дитё береги, не скачи, безголовая!
В сенях Гришка сунул письмо половому, попросил передать «сей же минут» грузинскому князю, а сам пошёл на своё место в хоре. Взяв скрипку и привычно водя смычком по струнам, он наблюдал, как князю Дадешкелиани подносят на серебряном подносе его записку, как тот бегло просматривает строчки, как показывает листочек братьям, как все трое хмурятся и обмениваются многозначительными взглядами. Гришка тревожно всматривался в лица грузин и успокоился лишь тогда, когда они встали и направились к дверям. За ними семенил половой, что-то угодливо объясняя идущему позади Давиду: тот явно спрашивал, где находится задний двор. Гришка закрыл глаза, подумав: «Вот и слава богу. Авось по-людски заживёт». Опустил скрипку и улыбнулся, вспомнив о том, что завтра воскресенье, и он будет стоять за спиной Иринки в церкви Успения Богородицы на Таганке.
Дождь лил как из ведра, лужа у крыльца чёрного хода вздувалась пузырями, с крыши капало, и Анютка, опасливо оглядываясь назад, долго не решалась сойти с крыльца. Только когда послышался хлюпающий звук подъезжающей пролётки, она подобрала юбку и бегом, расплескивая грязь, помчалась через тёмный двор. Ветер рвал с головы шаль, холодные капли били по лицу, мельком Анютка подумала, что сейчас она ещё страшнее, чем в тот вечер, когда Давид впервые увидел её. Тогда была больная, сейчас – беременная… чёрт знает что. А больше думать было некогда, потому что под единственным на весь переулок фонарём стоял Давид, и, когда Анютка подбежала, он даже не обнял – просто поймал её в распахнутую шинель, от которой знакомо пахло табаком.
– Господи, Дато… – простонала Анютка, которую князь, подхватив на руки, бережно посадил в пролётку. – Ты откуда взялся-то? Я и не ждала… Думала – не вернёшься… Врёшь, думала…