— Значит, ты действительно считаешь меня виновной.
Фосфоресцирующий свет придавал коже Уолдо зеленоватый оттенок. Я чувствовала, что на моем лице тоже, должно быть, отражается болезненный отблеск страха. Нервным движением я нажала выключатель лампы. При электрическом освещении моя комната обрела реальность. Я увидела знакомые очертания мебели. На столе стояли розы тети Сью, красные на фоне бледной стены. Я вынула из вазы одну розу, прижала прохладные лепестки к щеке.
— Скажи же, Уолдо, что ты веришь, что я виновна.
— Я тебя за это обожаю. Я вижу перед собой великую женщину. Мы живем в нереальном, кастрированном мире, ты и я. Между нами говоря, есть лишь несколько достаточно сильных для совершения насилия душ. Насилие, — он произносил это слово как будто с нежностью, его голос звучал, как голос любовника в постели, — насилие придает страсти убедительность, моя дорогая. Ты не мертва, Лора, ты сильная, живая женщина, жаждущая крови.
У моих ног на узорчатом ковре рассыпались опавшие лепестки. Мои холодные, нервные пальцы срывали последний лепесток розы.
Так нельзя записывать случившееся. Я должна излагать все просто и связно, событие за событием, чтобы таким образом разобраться в хаосе, царящем в моей голове. Если меня спросят: «Лора, ты вернулась в пятницу вечером, чтобы убить ее?», я отвечу: «Он не похож на человека, который говорит неправду и флиртует, только чтобы выдавить признание». Если меня спросят о звонке в дверь, об ожидании под дверью момента, когда она подойдет, и я убью ее, я скажу, что больше всего на свете хотела бы встретить его до наступления всех этих событий.
Вот в каком состоянии я нахожусь. Целых два часа я дрожала, сидя в одной лишь комбинации и будучи не в силах одеться. Однажды, давным-давно, когда мне было двадцать лет и сердце мое было разбито, я так же, как и сейчас, сидела на краю постели в комнате с грязными стенами. Я тогда подумывала, не написать ли мне роман о молодой девушке и мужчине. Роман оказался скверным, я его не закончила, но процесс сочинительства как будто вычистил все темные уголки моей души. Сегодня процесс сочинительства добавил бы только больше пыли в эти углы. Теперь, когда Шелби оказался моим врагом, а Марк показал сущность своих трюков, я опасаюсь цепи старательно упорядоченных фактов.
Вероломство Шелби было как бы подано нам на ужин, под непрекращающийся аккомпанемент шуршащего и стонущего за окнами дождя. Я не могла притворяться, что ем, свинцовые руки отказывались поднимать ко рту вилку; Уолдо, напротив, ел с такой же жадностью, с какой он прислушивался к каждому новому сообщению.