где прошло мое детство давно,
где пылят без асфальта дороги,
где глядит моя бабка в окно,
внука ждет не дождется в тревоге.
Сеть морщинок — след прожитых дней —
на лице ее добром и милом.
Сто два года исполнилось ей,
и подняться уже нету силы.
А за окнами тополь шуршит,
слышен гул отдаленный завода.
На лежанке бабуся лежит:
«Хоть бы весточку внучек по́дал!»
Разве мог о тебе я забыть?!
Но, родная,
припомни, как было!
Мне под вечер —
в отряд уходить,
ты меня пирожками кормила
и крестила меня,
чтоб не пал я в бою,
чтоб любая беда миновала,
и тайком на папаху мою
безутешные слезы роняла.
Ночь была от пожаров светла,
грохот выстрелов, горечь потери…
Крест, что ты мне в дорогу дала,
с шеи снял я, лишь вышел за двери.
Годы мчались метелью сердитой,
на полях не стихало, мело…
Растерзали б махновцы-бандиты,
если б я возвратился в село.
В первый раз нелегко расставаться,
путь лежал предо мной, каменист.
И решился тебе я признаться,
что давно уже коммунист.
И теперь, в этот вечер лучистый,
как не вспомнить тех слов дорогих:
«Знать, они молодцы, коммунисты,
если внучек остался у них!»
Ощутимее сердца удары,
губы горькой усмешкой свело…
Мало всё ж от своих гонораров
посылал я старушке в село.
Сквозь невольные светлые слезы
образ бабушки видится мне,
и смотрю я на черные розы,
что горят в невеселом огне.
Пусть горят — ничего б не осталось!
Так хочу я!
И с розами пусть
пропадают сомненье, усталость,
слов напрасных ненужная грусть!
Пусть ни злобы, ни грязи не будет,
и былое уйдет без следа.
Ведь нужны железные люди
величавой
эпохе
труда.
Все отдам свои силы народу,—
но клянусь я — не может так быть! —
что должны воспевать мы заводы
и о стареньких бабках забыть.
Тех, седых,
что, как вербы, унылы,
затаили
немую печаль,
тех, родных,
что до самой могилы
сердцем тянутся
в новую
даль.
Расплескались лучи золотые,
и в душе — песен радостных звень.
Лепестки черных роз в золотые
обращает
сегодняшний
день.