Известно, что как раз отнюдь не самые заметные, а второстепенные особенности и привычки являются камнем преткновения.
Александру, смолоду ненавидевшему светскую суету, досталась супруга, не мыслившая без нее жизни. Мария Федоровна обожала любого рода развлечения, танцы в особенности, а также путешествия, новые знакомства. Она знала всех и обо всем, умела поддерживать множество связей. Без звуков музыки, людского говора жизнь теряла для нее свое очарование.
Для Александра сущим наказанием было большое общество, необходимость слушать и говорить на неинтересующие его темы.
А эти родственники — бич Божий, по поводу которых он громко заявлял с надеждой, что кто-нибудь из них его услышит: «Как же они мне надоели!»
Он предпочитал посидеть с удочкой у какого-нибудь сонного озерца, ценил каждую минуту подобного блаженства. В ответ на сообщение адъютанта, что возле его кабинета теряет терпение целая толпа послов, Александр произнес свою знаменитую фразу: «Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать».
Он был крайне неприхотлив в обиходе, в личных запросах, в одежде. Несчастный камердинер ставил десятую заплату на его рейтузы, отчаявшись доказать, что их пора попросту выбросить. Не было лучшего способа испортить царю настроение, как вместо старых, сношенных сапог подложить новые — обычно они летели в окно.
И при этом во всей Российской империи не нашлось бы большей щеголихи, причем с великолепным вкусом и разборчивой в вопросах моды, чем Мария Федоровна. Она всегда была одета нарядно, но без эпатажа. Туалеты украшали ее, не обнаруживая ни малейшего желания выглядеть не по возрасту, что обычно вызывает снисходительную усмешку.
Рядом со своим мужем, с годами сильно раздавшимся и никогда не следившим за модой, Мария Федоровна смотрелась весьма молодо. Разница между супругами была заметной. При всей сердечности царицы, ей никогда не изменяли безукоризненное воспитание, такт и выдержка. Характер же ее супруга был чисто русским, «без малейшей примеси… крепкое словцо было присуще его натуре, и это опять русская черта». У него «была потребность отвести душу и ругнуть иной раз сплеча, не изменяя своему добродушию. Иногда за столом и при свидетелях говорил он, не стесняясь, прямо набело».
«Когда уж очень неловко становилось от его слов, — вспоминал Шереметев, — она (императрица. — Л .Т.), полушутя, бывало обращалась ко мне и говорила: „Ничего не слышно, не правда ли, мы ничего не слышали?“ А в сущности, нисколько этого не стеснялась и всегда сочувствовала ему. И это было особенно в ней привлекательно».