— Че-то ево серьезно беспокоит, девочки. Я не знаю, потому што он ни говорить. Может, мысль о новой пьесе… Да ладно…
Грант взглянул на него, неожиданно вспомнив, что большой человек женат. Пьяный Бонхэм мало отличался от трезвого. Единственное, что заметил Грант, это, возможно, что черные сверкающие глаза сверкали чуть чернее обычного.
Бонхэм встал.
— Ну, раз Рон не идеть, чего бы тебе не пойти с нами, Сюзи?
— Ладно, — ухмыльнулась Сюзи. — Почему бы и нет? — Она подала Гранту руку, когда встали. — Немнога жаль, но мы исче будим увидиться. Может, Вы будити лутше настроение када-то. — Затем она обратилась к остальным на ямайском диалекте, для Гранта — бессмысленное мяуканье низких и сильных гласных, и сказанное заставило всех захохотать.
— Что она сказала?
— Она сказала, что ей очень не повезло, потому что ты выглядишь адски хорошо, чтобы переспать с ней, — сказал Бонхэм, и Грант едва не передумал. Но он не пошел. Не мог.
Он глядел, как они втискиваются в побитый старый пикап. Оттуда из темноты доносился громкий веселый смех. Он пошел искать такси и попросил шофера высадить его у начала дороги на виллу.
Еще четверть мили вверх, к дому, среди буйных пышных зарослей особых и редких тропических растений и деревьев, которые коллекционировали Эвелин и Поль де Блистейны. Грант медленно шел под горячим, душным тропическим небом, вдыхая мимолетные — мимолетные, потому что слишком сильные — запахи цветов и думая, в основном, о своем первом погружении. Чем ближе была дверь, тем больше восторг переходил в уныние. Он включил только ночник. В своей комнате он разделся догола, сделал крепкий коктейль в маленьком угловом баре и залез с ним в кровать.
Едва он выключил свет, дверь тихо отворилась и вошла любовница, его «любовница», колышащаяся белая тень в темноте. Он хотел было сказать что-нибудь типа: «Привет, леди Макбет», — но удержался. В воображении образ всегда был черным: черная драпировка, черная мантилья, затемненное лицо, черное колыхание, перст указующий. Чернота церкви, чернота религии, чернота вины. Конечно, если б образ сейчас был черным, то он не увидел бы его в темноте. Или увидел бы?
— Ты сучий сын, — прошептала она.
Грант закрыл глаза.
— Я сегодня впервые нырял.
— Ты знаешь, что ты сделал со мной? С нами?
— Я сказал, что сегодня впервые нырял. В море.
— Эвелин в ярости.
— Не смеши меня.
Она села на край кровати и понюхала.
— Еще и пьяный!
— Не пьяный. Просто хорошо. Я не говорил тебе, что сегодня впервые нырял?
— До двух тридцати ночи? — Тон был безобразным.
— Мы поздно вышли. К рифу у аэропорта. Когда мы вернулись, зашли выпить. И поесть. И поговорить о нырянии. Я забыл о времени.