Падение Пондишери, захваченного голландцами в сентябре 1693 г., временно прервало дипломатическую переписку. Но в 1697 г., когда стало ясно, что война в Европе кончается, интерес французского правительства и Ост-Индской компании к Сиаму пробудился с новой силой. Едва лишь французские послы выехали в Рисвик для ведения переговоров о мире, преемник Сеньеле, маркиз Поншартрен, отдал приказ готовить новую эскадру под командой адмирала Ожье [156, с. 356].
Через несколько дней после подписания Рисвикского мира 17 августа 1697 г. директор французской Ост-Индской компании Дю Бар предоставил Поншартрену меморандум, в котором излагал задачи этой эскадры: «С прибытием судов Ташар должен возвысить голос и потребовать Мергуи в возмещение убытков, причиненных французам» [156, с. 358]. Номинальный суверенитет, в крайнем случае, дю Бар советовал оставить Сиаму, добившись, однако, права немедленно начать постройку укреплений. Если же не удастся захватить Мергуи, следует захватить остров Джанк Сейлон [156, с. 359].
В августе 1698 г. мощная эскадра Ожье прибыла в Баласор (Бенгал). Оттуда 52-пушечный корабль доставил Ташара в Мергуи. На этот раз французский посол был допущен в Аютию и смог вручить Петраче письмо Людовика XIV, написанное десять лет тому назад.
Однако Петрача проявил такую же твердость, как и 10 лет назад, и решительно отверг захватнические требования французов. После торжественной аудиенции, состоявшейся 28 января 1699 г., Ташар покинул Сиам, увозя с собой очень вежливое, но ни к чему не обязывающее письмо Петрачи. Всю вину за свою неудачу Ташар сваливал на Ожье, который недостаточно энергично поддержал его требования вооруженной силой (Ожье оправдывался тем, что у него не было провианта для ведения войны) [156, с. 439; 245, с. 97][64].
Однако подлинную причину краха посольства Ташара вполне объективно изложил миссионер Бранд, занявший место епископа Лано после смерти последнего (около 1700 г.): «Если хотите договориться с сиамцами для блага религии, — писал он, — надо передать все дело в руки директоров Королевской Индийской компании. Эго будут подходящие люди. Сиамцев интересуют только торговые вопросы. Если преподобный отец опять явится сюда один, я не думаю, чтобы дела приняли лучший оборот» [245, с. 100].
Разумеется, уже сама личность Ташара, ставшая для сиамцев символом французской агрессии и иезуитских интриг в Сиаме, никак не могла внушить сиамскому правительству веру в дружелюбные намерения французов. Еще менее приемлемы были для них его предложения. Испытав один раз опасность потери государственной независимости, сиамцы были готовы сражаться до последнего, но не уступать ни пяди своей территории. Бранд и его коллеги, находясь на месте, лучше понимали это, чем Ташар и Людовик XIV во Франции.