Он старался восстановить в памяти подробности встречи с Леонидом Дурасовым в Чикаго. Вспомнил содержимое папки, разговор с Керженековым. «Нет-нет, там совсем другое дело… Дурасов же ничего не говорил мне об этих Пихтачах, значит, он знал, что отсюда все выгребли. А об Оленьем ложке в папке почти ничего не сказано, так, мельком… Но ведь я хорошо помню, что говорил Дурасов. Теперь только один я знаю, где должно быть золото. Один я! Олений ложок! Ты сослужишь мне верную службу…»
На поверхность они вышли другим путем: штейгер вывел их по наклонно-горизонтальной штольне, пробитой в основании горы. Их ослепило солнце. Долго они стояли неподвижно, с закрытыми глазами, жадно вдыхая горьковато-смолистый запах тайги. У штейгера из глаз бежали слезы, не мог удержать слез и Стриж.
— Отвык от шахты, — с сожалением сказал Гурий, — а ведь раньше нипочем было.
— Пить меньше надо, тогда и глазам лучше будет, — рассмеялся Стриж. Штейгер укорчиво покачал головой.
— Эх ты, молодой человек… Я и пью-то самую малость, для очищения крови. Ведь, почитай, вся жизнь прошла под землей, в шахте: пыль, копоть, газ — все это в кровь впиталось, очистить ее, сердешную, надо.
— Напрасно трудишься, — продолжал смеяться Стриж, — все равно жизнь твоя кончается, а на том свете и с поганой кровью принимают.
Когда они добрались до своей палатки, их ждал обильный и вкусный обед. Оспан и Тагильцев за это время успели наловить рыбы и сварили такую жирную наваристую уху из линьков и хариусов, что соблазнительный запах ее чувствовался далеко от палатки.
— Обедаем?! — крикнул Стриж.
— Если заработали, будем обедать, а кто не заработал, тот пусть сам себе промышляет, — ответил Тагильцев.
— А вы, ей-богу, молодцы, — принюхиваясь к котлу и с радостью потирая руки, сказал Вепринцев, — Чертовски хочется есть. Я бы сейчас не только рыбу — целую свинью съел.
Стриж вопросительно поглядел на Вепринцева.
— Я думаю, не лишне пропустить перед обедом пару стопок спиртишку?
— Я и сам после такой прогулки готов выпить не хуже любого пьяницы, — охотно поддержал его Вепринцев.
Забрякали котелки, застучали деревянные ложки, приятный запах ухи, репчатого лука и какой-то дикой таежной травы, известной только Оспану, щекотал в носу, разжигая и без того отличный аппетит.
Вепринцев, ссутулясь над котелком, так часто работал ложкой и так кидал в рот хлеб и куски рыбы, что, казалось, он не жует пищу, а жадно глотает, как хищная птица.
Штейгер Гурий опять был весел и болтлив: дряблый, башмаком, нос налился и рдел, как спелая слива; маленькие глаза посветлели. Поглядывая на объемистую флягу, лежавшую возле Вепринцева, он спросил, жалко улыбнувшись: