Полковник достал из кармана платок и отер им вспотевшее лицо.
— Вот так, Николай Иванович. Если в Австрии вам не пришлось довести до конца дело о взломе кассы по не зависящим от вас причинам, здесь к этому имеется полная возможность.
Полковник поднялся. Изумрудное пятно на столе расплылось почти на весь стол. Павлов включил вентилятор — над столом понесся легкий приятный вихрь. Поднялись и Шатеркин с Котельниковым.
— И довести нужно как можно скорее. Нельзя больше медлить, — твердо сказал Павлов, подставляя воздушной струе вспотевшую руку.
Напряженно и долго длилась пауза, казалось, что полковник забыл о своих собеседниках. Котельников незаметно вышел из кабинета, собрался уходить и Шатеркин, но Павлов неожиданно остановил его.
— А вы, пожалуй, напрасно отказались от встречи с Онучиным. Мысль была правильная.
— Может быть, — неуверенно произнес Шатеркин, — но я подумал, товарищ полковник, и решил, что встреча в этих условиях ничего не даст.
— Однако мне все-таки думается, что это никак не может помешать делу, если… — полковник вдруг замолчал, задумчиво побарабанил по столу пальцами, спросил: — Передачи он получает?
— Не часто.
— Это уже хорошо…
Павлов достал из стола почтовый конверт, вытряхнул из него на ладонь несколько небольших фотографий и, отобрав нужную, подал ее капитану.
— Возьмите.
— Так это Онучин! — с удивлением воскликнул Шатеркин.
— Конечно, поэтому я и даю ее вам, чтобы у вас был предлог… Сегодня же поговорите с ним…
Похоже было, что Шатеркин сразу не понял Павлова. Но это длилось совсем недолго. Он улыбнулся и сказал:
— Теперь я вас понимаю, Михаил Алексеевич, понимаю…
Дежурный надзиратель привел Романа Онучина в следственную тюремную камеру, где его ожидал Шатеркин.
— Садитесь, — сказал капитан, кивком головы указав на табуретку.
Перед Шатеркиным был теперь не тот вор-стиляга, каким он его видел две недели тому назад. На нем уже не было рыжего мешковатого пиджака, туфель на «гусеницах»— все это он в первые же дни проиграл сокамерникам, и по этой причине на его худых угловатых плечах внакидку висела какая-то замалеванная красками и пропитанная олифой курточка. На голове больше не красовалась копна неприбранных бурых волос — ее остригли. И только холодные серые глаза по-прежнему глядели с неприкрытой наглинкой. Он недружелюбно взглянул на капитана.
— Зачем вызвали?
Капитан улыбнулся:
— Не думаю, чтобы я оторвал вас от большого и полезного дела.
— Давайте без антимоний, капитан! Что вам от меня надо?
Шатеркин раскрыл перед Онучиным тяжелый серебряный портсигар.