Смит криво усмехнулся.
– Насколько я понимаю, это ответ на письмо от женщины, которая кончила жизнь самоубийством три года назад? У вас есть другое объяснение?
– Только одно – это письмо психически больного человека. Такие люди живут в своем особом мире, который они придумали. Они часто беседуют с теми, кого нет или кого вообще никогда не было. Лей действительно мог представить или внушить себе, что получил письмо от жены. Видимо, какой-то комплекс вины перед ней жил в нем всегда, а события вчерашнего дня, предъявление обвинения и крушение надежд избежать суда подстегнули процесс…
Мистер Смит спрятал письмо в папку.
– Что-то в этой истории мне не нравится… Не могу понять, что именно… Но самое главное, что этот прохвост улизнул от нас. Улизнул, так ничего и не сказав.
А в доме барона в это время слуга разливал по бокалам лучшее вино из того, что нашлось в винном погребе хозяина.
– Твое здоровье, мой мальчик! – сказал барон, поднимая бокал. – Блестящая операция! Написать письмо Лею от имени его покойной жены, которую он довел до самоубийства, и призвать его к себе на тот свет… Придумать такое! Я всегда знал, что ты способен на то, что дано не многим!
– Спасибо, господин барон. Ведь вы сами учили меня, прежде всего, тщательно готовиться к делу и искать неожиданные решения.
Постскриптум
Как сообщил агент советской разведки Гектор, под давлением американцев Запад решил отказаться от принятого ранее соглашения о разделе захваченного нацистского золота между четырьмя странами-победительницами. Решено направить его на укрепление Международного валютного фонда, Всемирного банка, в которых верховодят американцы, и поддержку «международного доллара». Пока не ясна в связи с этим позиция СССР, тайна золота будет сохраняться от Москвы.
Глава VIII
Избиение блудниц
На центральной трибуне нюрнбергского стадиона, где в дни съездов Национал-социалистической рабочей партии Германии собирались десятки тысяч людей, где проходили грандиозные парады и ночные факельные шествия, американские туристы с хохотом и ужимками пародировали фюрера и фотографировали друг друга, забираясь по очереди на место отведенное Гитлеру. На него указывала своим острием рассекавшая махину трибуны напополам широкая темно-синяя стрела.
– Хорошо быть американцем, – глядя на туристов, сказала Ирина. – В отличие от нас, русских, они умеют радоваться жизни.
– Просто они мало о ней знают, – заметил Ребров. – Во всяком случае, меньше нас.
На «территорию партийных съездов», как она называлась при Гитлере, они с Ириной заехали, чтобы побыть подальше от чьих-либо глаз. Ребров понимал, что знакомство и встречи с княжной Куракиной чреваты для него самыми суровыми последствиями, но уже не мог ничего с собой сделать. Его влекло к Ирине неудержимо. Не просто как мужчину к женщине. За этой хрупкой девушкой он, человек совершенно советский по мыслям и взглядам, ощущал огромный и необыкновенный мир, который доселе считал давно уже канувшим в далекое прошлое, невозвратно ушедшим, не существующим. Но мир этот, оказывается, существовал, жил и был невыразимо притягателен.