– А скажи мне, Добыча Петрович, что ты вообще знаешь о Канцлере?
– Самое главное. Канцлер пойдёт по головам.
– Да, но куда?
– Головам-то не всё равно? – Предостерегающим движением он отказался от сигареты. – Полагаю, что на историческую родину. Я ведь его не видел. А ты видел; неужели не разобрался? Всё, что он делает и ещё сделает в провинциях, – просто шантаж. Мы не цель, миленький, а средство.
– Вот именно, я его видел. Не похоже, чтобы у такого человека были такие куцые цели.
– Разве это куцая цель – изгою вернуться в Город?
– В Город он, конечно, вернётся, но по-другому. И Город сделав другим, и нас – другими.
– Так ты что, решил ему помогать?
– Нет, – сказал я, – какой из меня помощник.
Ничего не добившись от автовского разноглазого, я загнал его в отныне принадлежащий мне склад и там запер, посоветовав ждать и не гадить. Отвязавшись от поверенного, пошёл его проведать.
Дверь, вчера так надёжно запертая, оказалась приоткрыта, и сам замок – могучий, амбарный – лежал на земле с перекушенной дужкой. Пока я стоял над ним, как над павшим воином, до меня дошло, что на складе кто-то есть. И вот я сперва осторожно заглянул, а потом героически протиснулся.
Худой невзрачный паренёк душил моего пленника. Это была глухая угрюмая возня – ни брани, ни криков в голос. Один посапывал, другой хрипел. Нехорошей, сдавленной жутью веяло от всей сцены, словно она разыгрывалась на Другой Стороне, да ещё против правил.
Я подкрался, уцепил парня сзади и с неприятным чувством обнаружил, какие стальные жилы скрывались в заморенном теле. Но он вдруг покорно обмяк в моих руках. Полуобморочного, его уже легко было оттащить к стене и связать наиболее пригодными деталями его же одежды. Автовский разноглазый застонал и встал на четвереньки.
– Ты его знаешь?
– Нет.
– Он зачем-то вскрыл склад, увидел тебя и ни с того ни с сего начал душить?
– Да, примерно так и было.
Я внимательно осмотрел нападавшего. Ему было не больше двадцати, а сложением он и вовсе напоминал подростка. Нечёсаные тусклые космы свешивались на мертвенно-бледное лицо. На лице – а сперва я принял их за грязь – были вытатуированы слёзы: две под правым глазом, три под левым.
– А что это у него за наколка такая?
Не поднимаясь, разноглазый повернулся и долго смотрел.
– Авиаторы когда-то делали себе, как кого убьют. По слезе на каждого убитого.
– Так, значит, всё-таки авиатор, – сказал я.
– Но никто не успевал наколоть больше двух. Ни один убийца столько не проживёт… Ты же сам знаешь, к нам они не обращаются.
Это было правдой. Я никогда не работал на авиаторов и никогда ни о чём подобном не слышал.