– Ее содержание обходится мне больше чем в тысячу долларов в месяц, мой бухгалтер…
– К черту твоего бухгалтера. Я не могу смотреть, как ты продаешь мамину квартиру, будто это просто… недвижимость, за которую можно выручить деньги, и все.
Я в бешенстве и не слежу за тем, что говорю. Я злюсь на маму за то, что она вот так меня оставила, на отца – за ложь, на Рейчел – за гипертрофированное самомнение и на себя – за то, что не смогла всего этого предвидеть.
Звонит сотовый отца. На дисплее я вижу «Бирнбаум, Алекс» – это его агент.
– Мне надо ответить.
– Хорошо, тебе придется много работать, чтобы оплатить содержание квартиры.
Он удивленно смотрит на меня, я улыбаюсь, будто это была шутка, и ухожу.
Я возвращаюсь домой из школы, и консьерж передает мне записку:
Пятнадцать,
5:30, у меня на крыше.
Приходи.
О.
Я смотрю на часы: пять двадцать восемь. Забегаю домой, бросаю сумку, по дороге убирая записку в карман джинсов. Когда я взбегаю на седьмой этаж дома Оливера и поднимаюсь на крышу, он приветствует меня с миской поп-корна в руках и указывает на шезлонги.
– Как ты сумел их сюда затащить?
– У меня есть связи.
Я улыбаюсь, медленно иду к шезлонгу и сажусь. Думаю, вторую попытку отыскать Коула придется отложить.
– Жди здесь, – говорит Оливер.
Сзади раздается жужжание проектора, на стене соседнего здания появляется большой прямоугольник света и – следующим кадром – золотые поля под голубым небом. Это мой любимый фильм.
– «Свидетель», – объявляет Оливер, – твои «Поющие под дождем».
Я чувствую себя самой счастливой девушкой во всем Верхнем Вест-Сайде.
Мы смотрим кино, Оливер подливает мне спрайта и время от времени берет за руку.
– Как ты сумел все это устроить?
– Айзек – парень из пентхауса – иногда крутит там кино. Я учу его сына математике, так что решил воспользоваться связями.
– Жесть. – Вот опять. Я говорю как тусовщица.
Как всегда фильм меня захватывает. Я так счастлива, что даже не возмущаюсь, когда Оливер засыпает. Впрочем, во время финальных титров я замечаю, что он смотрит на меня, улыбаясь. Я краснею и тянусь к нему, и вот это происходит опять: его бледные губы, мягкие, как облако, касаются моих, и все остальное больше не имеет значения. Я погружаюсь в ощущение, и мне хочется, чтобы оно никогда не заканчивалось.
На следующий день мы с Оливером встречаемся в блинном ресторанчике. Я без конца благодарю его за вчерашнее кино, но он отмахивается, будто это какая-то мелочь. Ему звонит отец, Оливер тут же весь напрягается. Странно видеть, как за долю секунды человек может совсем измениться. Он кладет трубку, и я выдыхаю: