— В таких случаях обычно адреса не оставляют.
Она поняла намек.
— О, конечно, я готова уладить…
Послышалось бормотание, зашелестели купюры.
Потом:
— Наверно, вы не можете мне показать, где они жили…
— Жильца квартиры сейчас нет. Но даже если бы он был дома… Не думаю, что он согласился бы.
— О, конечно. Это просто глупо с моей стороны.
— Вы что-то конкретное хотели увидеть?
— О нет. Нет. Огромное спасибо. Я отняла у вас столько времени.
Она уже встала, и они пошли: из конторы, вниз по паре ступенек к парадной двери. Потом открылась дверь, и даже если женщина и прощалась, уличные шумы поглотили всякие звуки прощания.
Как бы она ни была разочарована, она не позволит себе потерять лицо.
Домовладелец вернулся в контору, и Джексон вышел из своего убежища ему навстречу.
— Сюрприз! Нам заплатили, — только и сказал домовладелец.
Он был напрочь лишен любопытства — во всяком случае, к чужим личным делам. Джексон очень ценил в нем это качество.
Конечно, Джексону хотелось бы на нее посмотреть. Теперь, когда она ушла, он почти жалел об упущенной возможности. Но он никогда не дойдет до того, чтобы спросить у домовладельца: «У нее до сих пор такие же темные, почти черные волосы? Она все еще высокая и стройная, с едва заметной грудью?» Дочь он почти не запомнил. Она была блондинка, но, скорее всего, крашеная. Кажется, ей не больше двадцати, но теперь иногда не поймешь. Плясала под дудку дружка. Сбежала из дома, сбежала от неоплаченных счетов, разбила сердце родителям, и все ради этого угрюмого типчика.
Где это Келоуна? Где-то на западе. В Альберте или Британской Колумбии. И мать приехала в такую даль. Но, конечно, она всегда была настойчива. Оптимистка. Наверно, до сих пор такая. Она вышла замуж. Или дочь родилась вне брака — но это Джексону казалось крайне маловероятным. Илиана была уверена в себе — в том, что никаких трагедий в ее жизни больше не будет. И дочь наверняка такая же. Накушается свободы и вернется домой. Может, принесет в подоле, но теперь это даже модно.
Незадолго до Рождества 1940 года в школе послышался шум. Он донесся даже до третьего этажа, где все обычные шумы, доносящиеся с нижних этажей, как правило, тонули в грохоте пишущих машинок и арифмометров. Здесь занимались ученицы последнего класса: в прошлом году они изучали латынь, биологию и европейскую историю, а теперь — машинопись.
Среди этих девушек была Илиана Кардинал — как ни странно, дочь священника, хотя кардиналов в Объединенной церкви, к которой принадлежал ее отец, не было. Илиана приехала в город с родителями и пошла в девятый класс и с тех самых пор, пять лет, сидела позади Джексона Ивенса, так как учеников рассаживали по алфавиту. К этому времени все одноклассники уже привыкли к феноменальной застенчивости и молчаливости Джексона, но для Илианы эти качества были новостью. В течение пяти лет она отказывалась признавать их и добилась того, что Джексон чуточку оттаял. Она одалживала у него ластики, стальные перья и линейки с циркулями для уроков геометрии — не столько для того, чтобы разбить лед, сколько из-за своей природной рассеянности. Илиана и Джексон подсказывали друг другу ответы на задачи и решали друг за друга контрольные. Встречаясь на улице, они здоровались, и для Илианы «Привет» Джексона не был нечленораздельным бормотанием: она различала в этом слове два слога, с отчетливым ударением на втором. Дальше этого их отношения не простирались, хотя у них завелись кое-какие общие шутки. Илиана не страдала застенчивостью, но была умной, отстраненной и не особенно популярной в школе, и это, может быть, вполне подошло бы Джексону.