Я не хотела переставать. Я уже знала, что все хорошо, но вой приносил колоссальное утешение. Кроме того, я нашла еще один повод для обиды.
— В таком случае что здесь делает ее машина?
— Ее уже не починить, это металлолом.
— Но почему она здесь?
Он объяснил, что машина здесь, поскольку те ее части, которые не пойдут на металлолом, теперь принадлежат ему. Нам.
Потому что он купил ей машину.
— Машину? Новую?
Во всяком случае, лучше старой.
— Дело в том, что она собирается поехать в Норт-Бэй. У нее там родственники или что-то такое, и она туда поедет, когда приведет машину в порядок.
— У нее здесь родственники. Она у них живет, где-то здесь. Ей приходится смотреть за трехлетними детьми.
— Ну, видимо, те родственники, что в Норт-Бэе, ей нравятся больше. Про трехлетних детей она ничего не говорила. Может, она их с собой возьмет.
— Она что, попросила, чтобы ты купил ей машину?
— Она бы не стала меня ни о чем просить.
— Так что теперь? Она будет присутствовать в нашей жизни?
— Она будет присутствовать в Норт-Бэе. Пойдем в дом. Я даже без куртки.
По пути в дом я спросила, рассказал ли он ей про свои стихи. И уж не декламировал ли их ей.
— Боже мой, нет, конечно, с какой стати?
Первое, что я увидела на кухне, был строй сверкающих банок. Я схватила стул, залезла на него и принялась убирать банки на место, на верх шкафа.
— Помоги мне, — сказала я, и он стал подавать мне банки.
Интересно, подумала я, а что, если он врет про стихи? А не могла ли она где-то слышать декламацию этих стихов? Или сама их прочитать?
Если так, то ее реакция оказалась неудовлетворительной. Да и кто может отреагировать удовлетворительно?
А что, если она сказала «очень мило»? Ему это было бы чрезвычайно неприятно.
А еще она могла вслух удивиться, как это ему сошло с рук — написать такое. «Такую пошлость», — могла сказать она. Это было бы лучше, но ненамного.
Разве может хоть кто-нибудь в разговоре с поэтом правильно похвалить его стихи? И при этом не перехвалить, не недохвалить, точно отмерить нужную долю восторга.
Он обхватил меня руками и снял со стула.
— Мы не можем позволить себе ссориться, — сказал он.
В самом деле. Я забыла, до чего мы старые. Все забыла. Я думала, что у нас в запасе вечность — хватит времени на жалобы и страдания.
Тут я увидела свой ключ — тот, что бросила в почтовую щель. Он упал между мохнатым бурым ковриком у двери и дверным порожком.
Надо будет перехватить и мое письмо, когда оно придет.
А что, если я умру раньше? Бывает, человек думает, что он совершенно здоров, а потом раз — и умер. Может, оставить на этот случай записку, чтобы Фрэнклин ее нашел?