Он так и не коснулся Корри, если не считать беглого, почти формального прощания. Он словно говорил: эта тема должна существовать полностью отдельно от того, что происходит между нами. Мы начнем с чистого листа. Мы сможем снова чувствовать, что никому не приносим вреда. Не делаем ничего плохого. Так он формулировал это про себя, не высказывая вслух. Она же только однажды сделала попытку пошутить на эту тему, но он шутку не оценил:
— Мы уже внесли большой вклад в образование Лилиан — видишь, какая она стала умная?
— Нам совершенно не нужно, чтобы она становилась умней. А то она поднимет ставку.
— Ну, эту проблему мы будем решать по мере возникновения. И вообще, мы можем пригрозить ей полицией. Даже сейчас.
— Но тогда мы больше не сможем быть вместе, — сказал он. Он уже попрощался и повернулся, чтобы уйти. Они стояли на открытом всем ветрам крыльце. — Я не перенесу, если мы не сможем больше быть вместе, — сказал он.
— Рада слышать, — сказала Корри.
Вскоре они перестали даже упоминать о выплатах. Корри протягивала ему купюры уже в конверте. Поначалу Говард досадливо фыркал, потом выражение досады сменилось вздохом удовлетворения, словно Корри напоминала ему о том, что он должен сделать нужное дело по хозяйству.
— Как летит время!
— Да, ужасно.
— Неправедно нажитое богатство Лилиан, — говорила иногда Корри, и сначала Говарду не нравились эти слова, а потом он сам привык так говорить. В самом начале Корри спрашивала его, не виделся ли он с Лилиан еще раз, не попадалась ли она ему на очередном ужине.
— Мы с этими людьми не друзья, а деловые знакомые, — напоминал он ей. Он их редко видел и не знал, продолжает Лилиан у них работать или нет.
Корри ее тоже не видела. Родственники Лилиан жили в деревне, — возможно, она их навещала, но они не приезжали за покупками в городок, который в это время начал быстро приходить в упадок. На главной улице осталась только мелочная лавка, куда жители ходили за лотерейными билетами или если до́ма вдруг кончилось что-то из продуктов, да еще мебельный магазин, где в витрине уже много лет стояли одни и те же стулья и диваны, а двери, похоже, никогда не открывались, да, кажется, так и не открылись до того самого дня, когда владелец магазина умер во Флориде.
После смерти отца Корри обувную фабрику перекупила крупная фирма, которая обещала, что фабрика будет работать по-прежнему; во всяком случае, так казалось Корри. Однако не прошло и года, как здание опустело, годное оборудование вывезли в другой город, и ничего не осталось, кроме немногих устаревших сапожных инструментов. Корри взбрело в голову устроить маленький провинциальный музей и выставить там эти инструменты. Она сама сделает экспозицию и будет водить туристов, рассказывая им, как делали обувь много лет назад. Корри на удивление хорошо разобралась в истории сапожного ремесла; ей помогли фотографии, когда-то сделанные ее отцом для сопровождения лекции, которую, кажется, читал он сам — текст был криво перепечатан на машинке — в женском кружке, когда там изучались местные производства. К концу лета Корри уже провела по музею нескольких посетителей. Она была уверена, что на следующий год музей пойдет в гору — после того, как она поставила на шоссе указатель к музею и написала текст брошюры для туристов.