— Тебе?
— Прости меня! И позволь, я расскажу!.. Это поможет тебе понять Оуэна… Были кое-какие вещи… мелкие знаки… и однажды я начала приглядываться к ним: твое нежелание говорить о ней… ее сдержанность с тобой… какая-то скованность, которой мы прежде никогда в ней не замечали…
Она засмеялась над ним, и, удерживая обе ее руки в своей, он исхитрился сказать:
— Теперь ты понимаешь почему?
— О, понимаю, конечно понимаю; и хочу, чтобы ты смеялся надо мной… вместе со мной! Потому что были и другие вещи… еще более бредовые… Было даже… вчера вечером на террасе… ее розовая накидка…
— Ее розовая накидка? — откровенно удивился он на сей раз, и она, увидев его удивление, покраснела.
— Ты забыл про накидку? Даму в розовой накидке, с которой Оуэн видел тебя на спектакле в Париже? Да… да… я с ума сходила!.. Хорошо смеяться сейчас! Но тебе следует знать, что я ревнива… до нелепости ревнива… хочу заранее предупредить…
Он отпустил ее руки, и она, прильнув к нему, обвила его шею с нечастым у нее покорным видом.
— Не знаю почему, но я чувствую себя еще счастливей после этих моих глупостей!
Ее губы были раскрыты в беззвучном смехе, на щеках дрожала тень трепещущих ресниц. Он взглянул на нее сквозь туман боли и увидел, как вся ее покорная ему красота приблизилась к его губам, словно чаша; но едва он наклонился к ней, между ними как бы упала тьма, ее ладони соскользнули с его плеч, и она резко отстранилась от него.
— Но значит, это она была с тобой?! — воскликнула Анна; и снова, когда он воззрился на нее: — Не отрицай! Только пойди и посмотри на свои глаза в зеркало!
Он стоял, потеряв дар речи, а она настаивала:
— Не отрицай! Что мне остается воображать, если ты скажешь «нет»? Неужели не видишь, все без исключения кричит об этом? Оуэн видит это — только что видел снова! Когда я сказала ему, что Софи смягчилась и встретится с ним, он ответил: «Это опять Дарроу постарался?»
Дарроу молча встретил ее натиск. Он мог бы возражать, отшучиваться и отрицать, как обычно; он был даже не уверен, что этот прием в настоящую минуту не достиг бы цели, если бы не устремленный на него ее пронизывающий взгляд. Но он сознавал, что случилось с его лицом, как будто послушался Анну и взглянул на себя в зеркало. Он знал, что больше не сможет скрывать от нее то, что отражалось в нем, пока не сумеет стереть пылающую память о только что пережитом. В зеркале перед ним, глядя прямо ему в глаза и отпечатавшись во всем его облике, стоял неоспоримый факт страсти Софи Вайнер и поступка, которым она подтвердила ее.
Анна вновь заговорила, торопливо, лихорадочно, и его душа сжалась от муки, звучавшей в ее голосе: