. Я закрыла книгу. Спать не хотелось совершенно, точно пришло освобождение, включился обратный отсчет, и мне расхотелось в сны – в пустые сновидения, где я никогда не ошибаюсь, где я всегда только отбываю положенное. Рассвет не спешил, боль устала от меня, я мечтала о симеотонине – все шло своим чередом. Стены комнаты покрывала вязь полупрозрачных теней, будто слова на непонятном языке.
«Нельзя было читать Борхеса в таком состоянии».
Все не так, повторяла я. Все неправильно.
В руку толкнул телефон – раз и два. Я открыла новое сообщение и прочитала: <Соня, зайди>. Я встала и начала одеваться. В груди сипело при очень глубоких вдохах, и каждое движение ELA я принимала за всплеск чужой воли.
«Соня, зайди», – это были два слова надежды: меня снова спасал директор Куарэ.
Я торопилась и едва не забыла линзы. Я не обратила внимания на погоду и вышла под мокрый снег. В дверях учебного корпуса стоял директор, но мне пришлось убрать с глаз промокшую челку, чтобы узнать его.
– Ты простудишься, – сказал он, пропуская меня.
«Простужусь, – подумала я. – И заболею».
– Извините, директор. Я торопилась.
Мы шли сквозь корпус: холл, лестница, коридор, – и я дополняла пустоту дневными звуками и картинками. Вечером лицей пугал – безжизненностью, умирающими запахами школы, глазами Кристиана, – но в полчетвертого утра он был невыносим: окна-призраки, галереи, вынырнувшие из снов.
И мой страх.
Мы шли молча.
– Соня.
Я подняла голову. В кабинете директора осталось открытое окно, ветер ворошил бумаги, небрежно придавленные ручками и пресс-папье. Я сидела за столом над чашкой чая. Я снова потерялась в наблюдении за собой, в поисках ангельского зародыша.
Серж Куарэ стоял у окна, сцепив руки за спиной. Свет он зажигать не стал, только вскипятил для меня чайник.
– Да, профессор Куарэ.
– Я должен уехать.
– Я… Понимаю.
– Нет. Не понимаешь. Я уезжаю за временем для тебя.
Он замолчал, я ждала. Мне было страшно. Хрустнула молния, и стало видно черноту директорского силуэта и каждую снежинку из мириад подобных. Пока шел просто снег. Грозовая метель разгоралась над горами, но в полной мощи она придет сюда лишь к началу занятий.
– Для тебя и для Анатоля, – добавил директор и сел за стол. – Ты Ангел.
«Соня, зайди», – вспомнила я. «Будь я Ангелом, убили бы меня, а не Карин», – вспомнила я. И кивнула.
Я – Ангел.
– Я поняла, директор.
– Хорошо. Мой сын – тоже Ангел. И Кристиан Келсо – тоже.
Я молчала и слушала второе откровение в своей жизни. Так получилось, что оно частично зачеркивало первое.
– ELA – это не божественная болезнь, Соня. Она не создает проводника. Это опухоль, которая кастрирует Ангела.