«Целое Восточно-европейское отделение состоит из таких мистеров», – думала Стефани, глядя, как он допил кофе. Салфетка мистеру Квинсу, разумеется, не понадобилась.
– Скажите, вы можете ответить на несколько важных вопросов?
Мистер Квинс улыбнулся – будто что-то раздвинуло уголки его губ.
– С таких слов начинаются опасные расспросы, юная мисс.
– Что такое Хроноблема?
Мистер Квинс сложил руки на груди так, что кисти скользнули в подмышки.
– А это, мисс Клочек, скорее, вы лучше меня знаете.
– Вот как?
– Да. Мы называем ее «Черноморской Осцилляцией» Мы ее изучаем. Мы – и выпускники нашего лицея. Но…
И тут грянул гонг, и величавый голос начал объявлять посадку.
– Нам пора.
– Мистер Квинс!
Он подхватил свой кейс и встал, протягивая руку. Невидимая пружина все еще растягивала его жабьи губы.
– Поверьте, юная мисс Клочек. Последний ваш одноклассник знает об Осцилляции больше меня. Хотите послушать о Лондоне?
Стефани прикусила губу и подала руку мистеру Квинсу.
* * *
«Я кормилица. Мама так и написала: они получают за меня талоны. Просто за то, что я учусь здесь».
«Сегодня ночью я проснулась, потому что во сне кричал Воццек. Почему ты не пишешь мне о нем?»
«Я не верю в заговор, Карл. Не верю. Но я очень скучаю. Помнишь окурок? Бундесы еще курят такие сигареты?»
«Ты читал Гессе, Карл? Я еще не прочитала, а у нас скоро контрольная. Я думаю, ты мог бы рассказать мне об этой книге. Мы бы сидели на чердаке школы, а в окно туда-сюда шныряли бы канючата. Знаешь, на биологии нам показывали канюков – какие-то мелкие они».
«Мам, мне кажется, что Градеца больше нет. Мне снилось, как над городом пошел дождь из талонов, как все хватали их и бежали к пану Войтенко, на угол Пратской и Маленкевичей. Бежали, оступались, и упавших засыпал дождь штампованных карточек. Их топтали, но картон быстро впитывал кровь. А потом не осталось ничего. Я парила над городом и кричала».
«Мама, Карл. Кто-нибудь!»
Передо мной из мглы сгущался коридор, поблескивал из-за очков взгляд Мэри, а мне хотелось под душ.
Головная боль мстительно молчала. Боль была непозволительной роскошью.
Я безнаказанно искупалась в чужой тоске, безнаказанно прошлась чужими коридорами. Я читала поддельные письма, искренне им радовалась. Потом снова была комната – и еще одни коридоры еще одного здания. Я целовалась в туалете. По-моему, в первый раз в жизни, и это было так отвратительно: скользкий чужой язык, щекотное тепло от объятий, разочарование, когда предвкушаемое наслаждение расплющилось между моими и его губами.
Как же мне плохо. Мне – Славе, Стеф. Соне.