— Да нет. Тоже хватает суеты, хлопот, черновой работы. Как везде.
— А я вот поняла сегодня, что мне не надо другой жизни… У нас в городе много друзей; они, пожалуй, показались бы тебе наивными и неловкими. Я давеча подумала о них, о нашем городе. Не представляю, как бы я смогла жить где-то еще. Все там. Все начала и концы, как ты сказал однажды… Может, я плохо говорю?
— Нет. Я все понимаю.
Он взял ее ладони, прижался к ним лицом и потом, глядя в широко раскрытые глаза, поцеловал. Она не оттолкнула его, только напряглась, он услышал горячее дыхание и почувствовал на шее ее руку — слабое, осторожное движение, и эта застенчивая ласка вдруг заполнила его неизъяснимой горечью.
Голубой лунный свет сочился сквозь черную листву. Луна за длинными ивовыми ветвями вызвала в Максиме представление об Японии. Он повернул голову и увидел, что Дина тоже смотрит на луну.
— Развлечение совсем в японском духе, — весело сказал Максим. — Ц у к и м и — любование луной…
Женщина рядом с ним молчала.
7
Вечером следующего дня, когда Максим, собираясь на море, покупал в киоске газеты, его окликнули. Дина стояла рядом в легком светлом костюме, тихая. Губы у нее были подкрашены.
— Я уезжаю, Максим. Давайте прощаться.
— Я провожу тебя.
— Спасибо. Не надо.
— Это еще почему? — Он шел рядом. — Обязательно провожу. Ну, что ты.
«Уезжает, — подумал он. — Тоже ведь отпуск. Да и мне пора. Поваландаюсь еще недельку, быть может».
Они шли вдоль путей, а море, которое было где-то сбоку, за деревьями, сразу утратило для Максима свою прелесть, и весь этот южный отдых, и эта неделя впереди перестали его волновать, и он теперь был рад, что не надо беспокоиться о том, чтобы все было хорошо. Она уедет, я уеду. Они стояли на пыльной цементной платформе, разговаривали: «Да, вот эвкалипты, и какие-то все ободранные, и нет на пляже грузинской девчонки, которая торговала ежевикой, и день сегодня пасмурный». Максим только сейчас разглядел Дину: полнота, приятная, впрочем, мягкая грудь, обтянутая блузкой, морщинки на шее. На один короткий миг в нем проснулось что-то похожее на жалость. Узел волос у нее рассыпался. Дина смутилась и как-то неловко стала его поправлять.
Показался поезд. Люди на тесной платформе оживились. Быстрым шагом прошли двое солдат в тропической форме. Свои зеленые панамы они держали в руках. Захлебываясь, кричал ребенок.
— Пора, — сказала она. Максим наклонил голову, Дина поцеловала его, сказала: «Прощайте» — и вошла в вагон, не оглянувшись.
Максим проводил глазами поезд, спустился к морю и долго смотрел, как рыбаки с маленького грязного суденышка торгуют вяленой рыбой.