Сырой бетон отражает огни переносок и мутный аккумуляторный свет из кабин.
Радист стягивает с головы шелковый подшлемник и подставляет лицо дождю.
Меня высаживают у гостиницы. Еще из кабины я успеваю заметить Ольгу. Она бежит по дорожке. Остановилась, глаза широко раскрыты, губы дрожат. Я вижу ее такой впервые.
— Оля, что с тобой? Оля…
— Ты, — сквозь слезы говорит Ольга. — Андрей… Что это было? Что было с вами?
— Все хорошо, Оля. Все хорошо. Обычный полет.
— Нет! — Ольга мотает головой. — Нет!
— Да, да, да.
Мы стоим обнявшись под дождем. Я чувствую, как вздрагивают ее плечи.
ИВАН ПЛОТНИКОВ
Мальчишка-шофер согласился подбросить меня до города, но пока я добрался до родильного отделения, весь вымок. Забежал в вестибюль, с куртки вода стекает, на паркете под сапогами грязная лужа. Дежурная сестра меня чуть не вытолкала.
— Да куда я тебя такого пущу! Спят! Час-то хоть какой знаешь? С ума вы все посходили, что ли? Тут вот тоже до тебя один ломился. В командировку, кричит, еду. Далеко, кричит. Дай на сына поглядеть. — Она зевнула, убрала под платок седую прядь. — Плотников, говоришь? Ну, погодь, погодь…
Минут через десять она вернулась.
— Слушай, Плотников: дочь у тебя. Три двести.
Я хотел спросить ее о Варе, но она не дала мне говорить:
— Спит твоя, спит. Завтра приходи.
Я опустился на широкий подоконник и снял фуражку. За окном в больничном саду шумел дождь. Умирать буду, а дождь этот вспомню.
СЕРГЕЙ ШАГУН
Кончается теплый дождь, который шел всю ночь. Над городком встает утро — прозрачное, золотистое, голубое. «Сверчок» вышел из ремонта, мы уже облетали его. Я жду встречи со своим самолетом и волнуюсь, как курсант перед первым самостоятельным вылетом. Я снова спрашиваю себя: что же все-таки н а ш е и что она н а ш а любовь? Эти мысли стали занимать меня с тех пор, как я начал приглядываться к Фомичу. Одна из его историй вдруг вспомнилась мне после той встречи у ограды мастерских.
«Когда я демобилизовался, — рассказывал Фомич, — отец уже работал на пасеке. Перебрался, где полегче — хвори одолели. Вот я и стал ему пособлять. Сижу, бывало, на пасеке, липы цветут, хорошо… Вдруг услышу самолет вдалеке, у меня сердце и заноет. Полк начну вспоминать, друзей-механиков… Привезут к нам кино, стучит возле клуба движок, и, веришь, вроде нет для меня ничего лучше его стука и запаха. А движок фыркнет — сладковатый такой дымок. Точно опять на самолете! А в деревне у нас рожь сеяли, лен, да вот еще пчелы были. Подал заявление на сверхсрочную…»
Ну хорошо, понятно: деревенский парень, удивление перед машиной, интерес к технике. А потом? Потом ведь ремесло. Тридцать лет на стоянке. Три десятка лет заправлять и чистить самолеты, провожать их, дожидаться, встречать, осматривать, снова провожать в полет и называть это авиацией…