Ну и ладно. Пускай я ослица, пускай я хоть вообще одна останусь, но совместное хозяйство с этим подарком пусть ведет кто-нибудь другой. Я не самоубийца!
Спасибо подружке, во сне я писала любовный роман по тому самому сюжету, причем взаперти у меня сидела Алка. Заточил ее с тараканами, — согласитесь, куда более убедительная и близкая россиянину деталь, — бесстыжий кардиолог, а маялся в неизвестности, изнывая от дурных предчувствий, разумеется, Витюша, хотя абсолютно не понимаю, с чего бы ему вдруг проникаться высокими чувствами к Аллочке, которую он не то что бы когда-то недолюбливал, — это, пожалуй, не совсем корректное определение, — а просто на дух не выносил и, получив известие о заточении данной особы, от души бы праздновал это событие пару недель!
Уже три дня я вкалывала, как лошадь, и восковой свечой сгорала на двух рабочих местах.
Полы я драила с пяти до девяти вечера, и, боюсь, излишняя физическая нагрузка, помноженная на чрезмерные умственные усилия, вкупе с вынужденным голоданием мне не пошла на пользу. Теперь я и без красного сарафана походила на ожившие мощи. Правда, в отличие от музейных экспонатов, желающие могли любоваться ими бесплатно.
Удовольствие, конечно, получали не все. То, что радовало глаз родного педколлектива, вызвало противоположную реакцию у детей.
Пятиклашки начали мне носить из дому бутерброды, а в девятом притащили термос с макаронами по-флотски. Старшеклассники деликатно намекнули, что не против меня удочерить.
К удочерению я отнеслась с восторгом, а от еды отказалась наотрез. Не только ее вид, но и запах действовал на меня как на начальной стадии беременности.
Зато теперь в рамках заключенного соглашения, как любимый ребенок, требуемое я получала по первому слову. Что бы это ни было.
Объем домашних заданий удвоился, а количество контрольных работ, которые я и раньше проводила довольно часто, заставлял поежиться даже меня. Жалко только, что такой темп мы взяли в самом конце учебного года. Потеряй я аппетит в начале, дети уже знали бы английский в совершенстве.
На добровольной каторге в больнице брать меня под крылышко никому и в голову не пришло. Я драила огромный коридор, два туалета, и, что самое обидное, не узнала ничего нового.
Отсутствие информации озадачивало. Все уже должны были быть в курсе Наташиной смерти.
Тем не менее никто ничего не знал, и ни милиция, ни обезумевшие от горя родственники не осаждали администрацию и коллег усопшей.
Что бы это могло означать? Да что угодно! Прежде всего, это могла быть не Наташа. И тогда совершенно закономерно, что никто и не подумал уведомлять коллектив о смерти девушки, в данном медицинском учреждении не работающей.