Александр молча кивнул и внезапно прыснул: все дороги вели в Рим, и Рим на этот раз тоже спас гусь.
Повалил снег. Красота! Ехать стало труднее, зато вокруг все похорошело. Заснеженные московские переулки казались декорациями. «Каждому свое кино, — подумал Саня, следя, как быстро шмурыгают по стеклу дворники, — мне, Севе, Ляле…» И снова беззвучно рассмеялся, почувствовав странную уверенность, что не упустит своего шанса. Доброе дело удаче не помеха.
Сева давал ему сзади указания, куда ехать, потом вместо указаний послышалось сонное посапывание. Саня оглянулся, Сева, развалясь, мирно и сладко спал. Александр Павлович весело присвистнул и лихо поменял ряд. Теперь бы не застрять на светофоре, и к началу премьеры он поспеет! Материал будет готов вовремя! А Всеволод Батькович пусть дрыхнет. Жизнь — лучший на свете режиссер!
Ляля вошла в квартиру и с облегчением перевела дух. Наконец-то дома! Из-за метели троллейбус тащился еле-еле. Хоть вылезай и толкай его. Ох, она бы его толкнула! Добирались чуть ли не два часа. А Сане спасибо! Что бы она без него делала?
Ляля прочитала Санину записку на двери ванной и улыбнулась: молодец, дружище! И тут не подкачал! Значит, гусь пристроен? Отлично! На сегодня с неприятностями покончено. Ура! Она крепко обняла и прижала к себе дочку.
— Рада? Соскучилась?
— Очень.
Улыбающаяся мордашка смотрела снизу вверх. Иринка обняла мать, не давая раздеться.
— Ну-ка снимай быстренько шубу, тебя твои игрушки ждут, — напомнила Ляля.
— Сейчас, сейчас, — заторопилась Иринка.
Ляля наклонилась, помогая дочери снять сапожки.
— Да я сама их снимаю, — сказала Иришка. — Мы там все сами делали, понимаешь?
— Понимаю, — одобрительно сказала Ляля. — Разденешься, не забудь руки помыть.
— На кухне, да? — уточнила дочка.
— Да, и беги к игрушкам. А потом опять приходи на кухню, будем ужинать. И ты мне все расскажешь.
Иринка потянула носом, вдыхая родной домашний запах: пахло книжной пылью, мамиными духами и чем-то еще неведомым, но очень знакомым и привычным. «Наверное, мной», — решила Иришка и побежала по коридору, ведя пальцем по корешкам книг, выстроившихся на стеллажной полке.
Коридор привел ее прямиком в большую комнату. Она заглянула туда и обрадовалась: декабрист на окне распустился! Подошла, потрогала, полюбовалась густо-розовыми цветами. Потом влезла на зеленый бархатный диван. Диван был мягким-премягким лугом, и она на нем очень любила прыгать. Иришка посидела немного, забралась с ногами и запрыгала. И прыгала-прыгала, глядя на картину напротив, где желтые листья падали в черный пруд. И листья падали, падали… Это была Иришкина тайна, она умела оживлять картины. Напрыгавшись, она слезла с дивана и собралась открыть нижние дверцы буфета. В буфет надо было непременно заглянуть, там жила ее любимая чашка с картинкой: девочка обнимала черненькую собачку. Может, и собачка когда-нибудь оживет? Может, уже ожила? Хорошо бы, Иринка открыла буфет, а оттуда выскочила маленькая черненькая собачка. Иринка бы ее накормила, и спали бы они вместе в одной постельке. Но за дверцами чинно стояли стопки тарелок, чашка тоже была на месте, Иринка полюбовалась картинкой и поставила чашку обратно.