Когда ему станет лучше, он напишет Лиле письмо, извинится за свое дикое поведение… Она должна понять…
Дней через пять после прихода Лили в девятнадцатой палате появился Константин Прокопьевич Костромин. Он походил на подростка с вытянутым вперед лицом. Халат на профессоре почти достигал пола.
— Ну, как дела, величайший? — была его первая фраза.
Васильцов несказанно обрадовался этому появлению, сел на кровати.
— Здравствуйте, Константин Прокопьевич. Почему величайший?
— Так латинисты толкуют ваше имя. Надо поддержать репутацию имени.
Максим, помрачнев, приподнял покалеченную руку:
— Поддержишь.
Васильцов еще в студенческие годы полюбил своего профессора. Ему нравились экспромты Константина Прокопьевича на лекциях, он никогда не был привязан к конспекту. Нравились те минуты озарения у доски, когда Костромин вдруг увлеченно устремлялся по новому пути.
Он всегда будоражил студенческие умы, вовлекал их в поиск. Мог процитировать поэтическую строку, монолог из Корнеля, утверждал, что в математике, как в музыке, есть свои ритмы — только надо их уловить. Рассматривая скульптуру, говорил о способности таланта отсекать все лишнее для выявления красоты. Приводил слова Фрэнсиса Бэкона: «Наука часто смотрит на мир взглядом, затуманенным всеми человеческими страстями».
И призывал отвергать догмы, предвзятости, личные пристрастия, самолюбие, давление авторитетов.
«Мир очень разен, — говорил он, — одному нравится „Поклонение пастухов“ Эль Греко, другому — „Женщина в белом“ Пабло Пикассо. Прелесть искусства в том, что оно вызывает разнообразные оценки. Привлекательность математики в её однозначности, но это не снимает разнообразия стилей, своего, я бы посмел употребить слово, изящества, метода исполнения, шарма, своей неповторимости у математиков разных школ. Надо создавать подкупающий пейзаж наполненных красками формул… Только профан может отрицать чувство математической красоты, не отличать ее от грубой, топорной работы».
Студенты знали, что их профессор щедр в своих идеях, неспроста призывал «распознавать глубины связей, упрощать основания, проникая в существо вещей». К тому же — и это тоже привлекало к нему молодых — Костромин не терпел хвастовства, громких речей, надменности, а к студентам относился уважительно, называл на «вы», часто по имени-отчеству. Если студент на экзамене отвечал неудачно, он никогда не унижал, как некоторые: «Лодырничал! Иди — дозревай!» — а вежливо, даже сочувственно говорил: «У вас, очевидно, не хватило времени. Может быть, вы болели? Найдите вот эту книгу… Что не поймете, не стесняйтесь спросить у меня. Как только почувствуете, что подготовились, приходите сдавать с другой группой…»