Со своего наблюдательного поста девушки могли вдосталь налюбоваться благородной скорбью родственников Ришелье. Клер-Клеманс не составляла исключения, она была с ног до головы в траурном крепе, и ее вели под руки добрейшая госпожа Бутийе де Шавиньи, ее вечная опекунша и герцогиня д’Эгийон. Сверху юная женщина казалась такой хрупкой, что Изабель не могла ей не посочувствовать.
– Бедняжка! – шепнула она подруге. – Ее горе можно понять. Сегодня она потеряла даже больше, чем близкого родственника. Под защитой всемогущего она могла ничего не бояться… Даже мужа, который только и мечтает, как бы от нее избавиться. Она попросила принять ее здесь, у нас, на несколько дней, чтобы не чувствовать себя одинокой. Надо будет ей помочь, как-нибудь утешить ее в горе.
– В горе? – удивленно откликнулась подруга. – Я совсем не уверена, что она горюет. Вы ни разу не сопровождали госпожу принцессу, когда она, исполняя долг, ездила с визитами к невестке, чтобы осведомиться о ее здоровье, а я ездила. Так вот Его Преосвященству было уже очень плохо, но его племянницу это не слишком печалило. Она горда тем, что она госпожа герцогиня, что ждет наследника и надеется на завещание.
– Но уже при заключении брачного контракта она знала, что ей все выдано в виде приданого. Триста тысяч экю – сумма немалая!
– Конечно. Но с тех пор многое изменилось. При заключении контракта никто не знал, как поведут себя эти, столь мало подходящие друг другу, супруги. Теперь же господин герцог не только не развелся, но и ждет от нее ребенка. И она считает, что заслуживает за это вознаграждения.
– Мы очень скоро все узнаем, завещание вскроют сегодня вечером.
– Так скоро?
– Да. Волю кардинала спешат выполнить, потому что королю с каждым днем все хуже, так что нельзя терять времени.
Церемония закончилась, люди стали расходиться, и девушки спустились вниз, ожидая, когда вернется родня кардинала. И родня вернулась, но не в слезах, а скорее – это было видно по лицу отца, сына и особенно невестки – в немалом гневе. Одна только принцесса Шарлотта изо всех сил сдерживала смех.
– Ну что? – осведомилась госпожа де Лонгвиль. – Похоже, нашлось чудодейственное средство, чтобы высушить ваши слезы?
Мужчины не успели рта раскрыть, как Клер-Клеманс с возмущением зачастила:
– Какие могут быть слезы? Могу ли я плакать о человеке, который оказался таким вероломным? Он говорил, что любит меня больше, чем любят собственных дочерей, и отверг в свой последний час! Это гадко! Гадко!
То, что исторгалось из ее груди, можно было бы принять за рыдания, но ее била дрожь, с ней началась истерика. Принцесса подошла к ней и хлопнула по одной щеке и по другой.