Да, ты помнишь.
Ты всегда знала о себе: я сильная. Всегда: в деле, на каторге, в кус-крендельской глуши. Знание было простым и в некоторой степени раздражающим. Помнишь: давно, по молодости, сложилось от тоски, в усыпанном палой листвой имении случайного любовника:
— Тот, кого считают сильным,
Знает: сильных не жалеют.
Дескать, жалость унижает,
Дескать, жалость ни к чему.
Сильному наградой — сила,
И осенние аллеи,
И еще…
А впрочем, хватит.
Слишком много одному.
Но ведь ты же никогда не знала, до каких пределов ты сильна на самом деле. Оказалось, это жутко: вот так стоять и смотреть, слушая тихий голос полуполковника Джандиери, молчать и даже не согласиться выплеснуть себя без остатка, единым махом, чтобы уйти навсегда.
…Ведь теперь тебе нельзя просто так уйти?
…Ведь нельзя же, правда?!
…Ведь ты сильная, Княгиня, будь ты проклята?!
— Те, кому наградой — сила,
По привычке зубы сжали,
По привычке смотрят прямо
На любой пристрастный суд.
Слабым вдвое тяжелее —
Им нести чужую жалость,
И еще…
А впрочем, хватит.
Слабые не донесут.
…Хотя почему «будь»? — ты уже проклята.
— Итак, спрашиваю еще раз: вам знакома эта особа?
— Да.
Свобода начинается со слова «нет»; но иногда, очень редко, она все-таки начинается со слова «да».
— И кто же это?
— Елена Запольская, известная вашему ведомству как Ленка-Ферт.
Вот и встретились, Ленка.
Ну, здравствуй, отчаянная Девятка.
— Проходившая с вами по одному делу, после которого вы отправились на каторгу?
— Да, проходившая. Но освобожденная судом от уголовной ответственности за недостаточностью улик. Впрочем, если я не ошибаюсь, была оставлена под подозрением.
Господин полуполковник иронически вскидывает бровь. Ему весело. У него хорошее настроение. От господина полуполковника пахнет хорошим вином и вкусной, пряной пищей. Даже здесь, в морге, от него пахнет так.
— Вы знаете, милая госпожа Альтшуллер, меня всегда удивляло одно обстоятельство. Еще с юношеских лет. Вы не спросите: какое? Нет, вижу, вы не спросите. Тогда я скажу сам, совершенно не стесняясь присутствием этих господ…
Кивок в сторону сторожа с жандармом, и оловянные взгляды в ответ: мы немы, ваша бдительность! мы глухи, слепы и немы!
Как труп на столе.
«Вытащу, мать! Разобьюсь, холера ясна, а вытащу!.. сыграем еще в четыре руки?»
— Меня смущает необходимость законности приговоров над такими, как вы. Меня смущает упрямство Государственного Совета, чья косность подобна косности св. Аваккума, благословенна память его! Меня смущает необходимость всякое судебное заключение, где фигурирует статья за «эфирное воздействие», освящать печатями епархиальных обер-старцев, этих упрямых скуфейников. И, наконец: все это смущает меня трижды и четырежды, поскольку при нарушении сих и некоторых иных правил приговор не обретает необходимой силы.