— Полежи, не торопись, — остановил Анатолий Таню, когда она зашевелилась в его объятиях.
— Это ты мне говоришь: не торопись? — Ее голос раздался откуда-то снизу как будто из его недр. — Даже если бы я очень торопилась, то не смогла бы оказаться в твоей постели через тридцать секунд после того, как вошла в дом. Так что торопишься у нас ты.
— Есть претензии к скорости? Или технике прохождения маршрута? — Он весело глянул в ее глаза, блестящие из-под рассыпавшихся волос.
Она завозилась и высунулась из-под его тела, как черепаха из панциря.
— Ни одной! Надеюсь, это были не показательные выступления?
В ответ он легко засмеялся и, зарывшись носом в ее густые волосы, шепнул на ухо:
— Нет, это был пробный заезд, выступления впереди.
От его слов ее обдало жаром желания, она прижалась к нему всем телом и приоткрыла губы. Их поцелуй был долгим, в нем еще не было страсти, но уже была нежность. Он оторвался от нее и, нашарив у изголовья пульт, включил музыку.
Таня открыла глаза и прислушалась. Из темного пространства незнакомой квартиры от стен, пола и окон лились тягучие звуки неведомой силы.
— Что это? Как будто у тебя там шаманы спрятаны или слоны, — удивилась она.
— Нравится? — гордо спросил он.
Она засмеялась:
— Ты такой же гордый, как в десятом, когда мы с Нинулей приходили к тебе музыку слушать. Ты сам тогда что-то перепаял в колонках.
— Танька, ты помнишь мои колонки? — Он стал ее тормошить и целовать.
Она принялась отбиваться от него и, освободив на мгновение губы от его поцелуев, призналась:
— Я даже помню твои вельветовые штаны с блестящими пуговицами на ширинке.
— Ах, вот ты куда заглядывала! — грозно зарычал он. — Так почему же на выпускном не разрешила даже лифчик расстегнуть?
Она возмущенно села и, прикрыв грудь одеялом, захлебываясь, затараторила:
— Теперь понятно, почему ты мне двадцать пять лет не звонил. Простить этого не можешь?! Как я могла в актовом зале, за занавеской при всей школе тебе это разрешить? Почему ты меня хотя бы в класс не увел?
— Я не мог тогда и шагу сделать. У меня в жизни члена такой величины не было. Идти через весь зал с таким дрыном в штанах было невозможно. Это ты понимаешь?
— Но ведь в зале было темно, — тихо напомнила она, положив ему руку на плечо.
— Да. И никто бы не заметил ни моих торчащих штанов, ни беспорядка в твоем платье. Дураки мы, — прижав ее голову к своему плечу, вздохнул он.
Таня приподнялась и, заглядывая в тусклом свете ночника в его лицо, спросила:
— А почему ты на следующий день не позвонил?
— Правду? У меня яйца болели, как от нарыва. Мне было ни до чего, боялся, что у меня там что-то сломалось. А через пару дней, когда боль утихла, я побежал к соседке, проверить, все ли работает, — признался он.