— Мой, — ответила она.
— Я позабочусь, чтоб его похоронили, — заверил Симон. — Эта привычка людей швырять трупы в Тиропское ущелье является нечистой и нечестивой. Где твой муж?
— Умер, — ответила Ревекка.
— От голода?
— Его распяли римляне.
— Они жестоки, — произнес Симон.
— Не более чем ты, — ответила Ревекка.
Он громко запротестовал. Его сердце, заявил он, обливается кровью за народ Иерусалима, но он дал клятву никогда не сдаваться римлянам и по прежнему верит, что Бог освободит евреев от рук их угнетателей. Затем, велев Ревекке одеться, он приказал своим людям окружить ее и отвести во дворец Ирода, так как его штаб-квартира размещалась в башне Гиппика, что обеспечивало ему обзор всего города.
После того, как ребенок был похоронен в земле дворца, Ревекку отвели в роскошную комнату, обставленную добычей, взятой сикариями, среди которых узнала некоторые драпировки, принесенные из ее собственного дома. Дверь была заперта, окно загорожено, путей к бегству не было. Она до вечера оставалась одна, испытывая муки голода, который грыз ее словно крыса. Хотя ее муж был распят, а ребенок умер, она могла думать только о еде. Перед ее глазами проходили видения: горы блюд, нежного поджаренного мяса, огромных, только что испеченных хлебов, груды вкусной рыбы, корзины крупных, сладких фруктов. Голод сводил ее с ума. Она даже начала жевать одну из подушек, чтобы получить иллюзию обеда.
Услышав снаружи шум, она отложила подушку и посмотрела на дверь. В комнату вошел Симон бен Гиора, наряженный в великолепную одежду из серебряных нитей, носить которую было позволено лишь членам высших священнических семей. В одной руке он держал кнут, а в другой хлеб. Ревекка постаралась получше завернуться в свои лохмотья, потому что ее одежда была в клочья разорвана во время борьбы с Архелаем и шайкой его палачей. Она изо всех сил старалась держаться с достоинством, как подобает дочери первосвященника, которая сталкивается с мерзавцем, похваляющимся украденными обновками. Она намеревалась обращаться с негодяем с тем презрением, что он заслужил, швырнуть ему в лицо свое негодование, как она сделала с Архелаем, отказать ему в том удовольствии, за которым он пришел, исхлестать его своими словами и прогнать. Она была гордой и своенравной девушкой, не из тех, что примиряются с оскорблениями. Но увы! Человеческий дух прикован к телу, уподобляемому многими философами ослу, и в криках этого осла благородный голос души часто тонет. И вот, пока дух Ревекки обдумывал презрительные слова, которые она бросила бы в лицо Симона бен Гиоры, она смотрела на хлеб в его лево руке и на кнут в правой, и все это заставило ее взглянуть на него со смешанными чувствами.