Баба Вива на фотографии была очень красивая, и Инга, присмотревшись, вдруг поняла — совсем-совсем молодая.
— Так ты что, поженились, и через девять месяцев уже и родила? — жалея о бабкиной юности, уточнила Инга.
— Почему через девять, — рассеянно отозвалась Вива, отскребая пятнышко от своего юного подбородка под стеклом, — через шесть. Ой. Гм. Инга, детка, там кажется, чайник…
В светлой комнате, — Вива очень любила, чтоб светло, — некуда спрятаться, Инга увидела, как у ее самостоятельной, уверенной в себе аристократичной бабки покраснели щеки. И поспешно спросила, меняя тему.
— Ты его очень любила, да?
— Олеженьку? Обожала! Он меня старше был, на десять лет, я его обожала и все, что вокруг нас, все до чего дотрагивался, обожала тоже. Господи, да я и платье это любила в сто раз больше, потому что Олегу оно ужасно нравилось.
Вива положила портрет на диван и повернулась к внучке.
— А что касается беременности, то именно поэтому за тебя переживаю, детка. Я родила в семнадцать лет, твою маму. Мне бы в куклы играть, а я уже с ребенком, и через полгода — вдова. И твоя мать родила тебя в семнадцать! Я помнила себя и потому попыталась стать тебе матерью, потому что какая из нее мать, она же девчонка была. Совсем. Тебе сейчас столько же, сколько ей было.
— Ба, перестань. Вы с мамой вон какие — красавицы. А я? Да кому я…
— Не смей! Ты именно дурочка, совсем не понимаешь, что мелешь сейчас!
Вива встала, по-королевски распрямляя красивые плечи. Уставила в Ингу тонкий палец:
— Если будешь так думать, кинешься к любому, кто ласково посмотрит! И точно так же получишь ребенка-пеленки, только без всякой любви! Поняла? Достоинство и еще раз достоинство, Инга! А дурное дело, оно — нехитрое, как вон Феля говорит, Надькина мать, и она совершенно права со своей мужицкой присказкой. Секс — дурное нехитрое дело. Полчаса, даже и непонятно, удовольствия или нет, и после этого на руках у тебя живое существо, живая душа! Ох…
Вива вернулась на диван и протянула руку. Внучка послушно вложила в бабкину ладонь ментоловый карандашик. И та, проводя по виску, вдруг спросила:
— Кстати. А ты не знаешь, какое у Фели полное имя? Я все стесняюсь спросить, и все думаю, неужто Офелия?
Инга фыркнула. Феля Корнеева была женщиной толстой и круглой, румяной, как колобок на низеньких ножках, на мужа орала так, что с алычи падали ягоды, и по субботам, выпивая с гостями, пела низким голосом протяжные северные песни. Офелия. О, нимфа!..
— Знаю. Мы в школе стенд оформляли, к юбилею. И там смотрели старые фото и дипломы всякие. Фелицада Максимовна Кушичко.