На какой-то миг улица вокруг Джима стала мерцающей и зыбкой, как мираж в пустыне. Затем текучие стены домов застыли в неподвижности, Корнплантер-стрит вернула себе прочность, как пару секунд назад, — и прежнее убожество. Вдалеке над крышами высились серо-черные трубы и верхние этажи сталепрокатного завода Хелсгетса, похожие на металлических великанов. Эти великаны были мертвы — из них больше не валил вонючий черный дым. Джим помнил их живыми, хотя, казалось, это было давным-давно, еще в прошлом веке. Заграничная сталь оказалась дешевле местной, и сталелитейная промышленность района заглохла. Именно с той поры, так казалось Джиму, начались несчастья его родителей, а стало быть, и его несчастья. Несмотря на то что работающие плавильные печи извергали на город грязь и отраву, они также способствовали его процветанию. Вместе с чистым воздухом пришли нищета, отчаяние, ярость и насилие. Теперь горожане могли рассмотреть дом через два квартала, однако будущее скрывал туман не менее ядовитый, чем тот, что когда-то нависал над их головами. Эта улица, да и весь город, представляли собой ту самую «Улицу Запустения», о которой пел Боб Дилан.
Джим брел по растрескавшемуся тротуару, шаркая грязными, поцарапанными ботинками из воловьей кожи. Путь его лежал мимо двухэтажных бунгало, построенных сразу после Второй мировой войны. Перед некоторыми из них были разбиты газоны, огороженные штакетником. А там, где травы росло мало, возвышались стоявшие на кирпичах старые машины или частично разобранные мотоциклы.
Утреннее солнце ярко сияло на безоблачном голубом небе. Джиму уже давно казалось, что солнечный свет в Бельмонт-Сити не такой, как везде, — необычайно резкий, он словно забивал глаза песком. Когда ему впервые почудилось такое? Скорее всего, когда Джим заметил на лобке волосы. А теперь его член встает и раздувается, как рассерженная кобра, если есть хотя бы малейший намек на секс. Все, что угодно: фильмы, фото, реклама, шальные мысли, возникающие в уме образы — пробуждают его к жизни, словно колдунья взмахивает волшебной палочкой. Вот тогда-то солнечный свет в Бельмонт-Сити стал резать Джиму глаза.
Или нет?
А может, это началось, когда Джима посетило первое «видение». Или когда на нем впервые появились стигматы...
За полквартала впереди по Корнплантер-стрит Джим увидел своего закадычного дружка Сэма — тот стоял на пороге своего дома. Пожалуй, стоит прибавить шагу. Только дед Джима, Рагнар Гримсон, норвежский моряк, да Сэм Выжак относились к нему по-человечески, а души всех троих были точно камертоны, настроенные в унисон. Но дед пять лет назад умер (может, все-таки тогда свет стал напоминать песок), и теперь лишь Джим и Сэм звучали на одинаковой частоте.