Коротыш действовал одной рукой, стоя чуть сбоку, и вся труха, вся стружка сыпались мимо него:
— Как ты оказался тут, парень?
— Письмо привёз…
— Я имею в виду, как янки оказался в Виргинии? Ты же янки?
На ум пришло предупреждение о ненависти Труслоу к северянам. А, будь, что будет, решил Старбак:
— Янки, и горжусь этим!
Труслоу бровью не повёл. Сплюнул табак под ноги и спросил:
— А здесь-то как очутился?
Старбак не имел охоты распространяться ни о скитаниях с актёрами, ни о мадемуазель Демаре:
— Поссорился с родными, и меня приютил мистер Фальконер.
— Почему он?
— Мы с его сыном дружим. С Адамом.
— А где Адам сейчас?
— Был в Чикаго.
— Чем там занимался?
— Работал в Христианской Миротворческой Комиссии. Молился, листовки раздавал.
Труслоу засмеялся:
— Молитвы и листовки в таком деле, как мёртвому припарка. Америка не хочет мириться, парень. Вы, янки, всерьёз намерены сесть нам на шею и ножки свесить. Как англичане намеревались свесить лет сто назад. Тем мы хребет перешибли, а хребет у них покрепче был, чем у вас. Правильно-неправильно — в этом ваша беда. Вы хотите, чтобы мы послушно плясали под вашу дудку, а вы решали, что у нас правильно, а что — неправильно, и вы отказываетесь понимать, что неправильнее всего на свете — лезть со своим уставом в чужой монастырь! — не прерывая монолога, Труслоу без устали орудовал пилой, — Может, всё было бы не худо, поменьше вы слушайтесь пруссаков… Только поздно уже рассуждать.
— Поздно.
— Разбитого яйца не слепить обратно. Америка развалилась, и Север продаст её по кускам пруссакам.
— И что делать?
Пассаж насчёт пруссаков Старбак не очень понял, списав на собственную усталость.
— Воевать. И победить. Перешибить костяк янки, как перешибли англичанам. Нечего к нам с указаниями лезть, я же к ним не лезу?
— Так вы будете воевать? — робкий огонёк надежды на успех проваленного, казалось, задания затеплился в душе Старбака.
— Куда ж я денусь? Буду. Но не за пятьдесят долларов.
Труслоу оставил пилу в покое, а Ропер застучал молотком, управляясь с клиньями.
— Э-э, мистер Труслоу… Большего я предложить не уполномочен.
— Я не требую большего. Драться я буду, потому что считаю нужным драться. Считал бы иначе — пятьдесят раз по пятьдесят долларов ничего не изменили бы. Хотя Фальконеру этого не понять. — вязкая струйка табачной слюны вылетела из его губ, — Папаша Фальконера, тот соображал, что сытая гончая след не берёт, а сынок чересчур уверен в том, что всё покупается и продаётся. А я не покупаюсь. Я готов воевать, но не за деньги, а за то, чтобы помочь Америке остаться тем, чем она была и есть: лучшей чёртовой страной в целом чёртовом мире! А если ради этого мне придётся грохнуть с десяток-другой сопляков-северян вроде тебя… Что ж, не вопрос… Что у тебя, Ропер? Всё?