А сейчас они опять превратились из стеклянных в обычные. Такими они и были в день нашего знакомства. Значит, Лена пыталась убедить себя в том, что ничего не изменится и перед нами открыт весь мир.
Стены были исписаны обрывочными фразами — наверное, потому что Лена ощущала себя разбитой.
Кто имеет право судить судью?
Нельзя повернуть время вспять. Такое не под силу даже нам.
Шепотом, а не грохотом взрывов.
Что сделано — то сделано.
Думаю, она оставила мне послание на стене черным маркером. Как в старые добрые времена.
Дьявольская арифметика,
Что СПРАВЕДЛИВО в мире,
Разорванном пополам,
И я на одной половине,
А ты — на другой.
Что ЧЕСТНО, когда
Делить уже больше нечего.
Что принадлежит ТЕБЕ,
Когда я чувствую твою боль.
Грустная арифметика,
Безумная арифметика,
Моя формула пути,
Который предстоит пройти!
Вычитай, говорят они,
Отнимай, не плачь!
Про сложенье забудь,
Сразу умножай!
А я отвечаю им:
Те, кто стали остатком,
Ненавидят деление…
Я прижался лбом к стене рядом со стихотворением.
«Лена».
Она не отвечала.
«Эль, ты не остаток. Ты — выжившая».
Постепенно я расслышал ее обрывочные мысли.
«Нет. Ты не имеешь права требовать этого от меня».
Она, скорее всего, плачет в Гринбрайре. Надо бы разыскать ее.
«Подожди, Эль».
Я перестал метаться, вытер слезы краем рукава и достал из рюкзака новенький маркер, который предназначался Лене. Я постоянно держал его там — совсем как люди, которые хранят в багажнике запаску.
Сорвав с него пластиковую упаковку и сняв колпачок, я забрался на стул перед туалетным столиком Лены. Он заскрипел под моим весом, но не треснул. А если сломался? Все равно мне недолго осталось, вздохнул я, и глаза предательски защипало.
На потрескавшейся штукатурке потолка, испещренной умными и обнадеживающими словами, я нацарапал простую фразу.
Хотя поэт из меня никудышный, но зато я написал правду. «Я всегда буду любить тебя. Итан».
Найти Лену в Гринбрайре мне удалось быстро — она лежала на обугленной траве в том самом месте, где я обнаружил ее в тот день, когда она разбила окно на уроке английского. Она смотрела перед собой. Я молча лег рядом с ней.
— Знаешь, а небо изменилось, — тихо всхлипнула она.
Сейчас мы не использовали кельтинг. Обыденные вещи вроде разговора вслух казались нам настоящим сокровищем.
— Ну да?
— Я ведь подумала об этом, когда мы с тобой встретились впервые, — продолжала она. — Примерно так: «Я полюблю его, потому что небо изменилось».
Она помолчала и произнесла:
— Помню, как увидела тебя. Я ехала на машине, а ты играл в баскетбол с друзьями, мяч улетел за забор, ты побежал доставать его и посмотрел на меня.