Старейшина качнул головой:
– Мы дадим вам проводников.
– Пусть с нами будут Искра и Май, – предложил я. – Мы отлично друг друга поняли.
– Искра спит, она сильно ослабла, Май занят. Никто никуда не пойдет, пока мы не проведем обряд прощания с погибшими, а потом не отблагодарим вас за спасение поселка. Своими силами не отбились бы.
Вот только этого нам не хватало! Пора выдвигаться, а они праздновать вздумали.
– Спасибо вам сердечное! – в порыве чувств я приложил руку к груди. – Нам надо в Небесный город, и побыстрее. Дайте нам карту, и мы пойдем.
– Да ладно тебе, Химик, – проговорил Пригоршня. – Мы никуда не спешим. К тому же опять не выспались, – он выглянул за дверь. – Посмотри, как люди радуются, утром и пойдем отдохнувшими и бодрыми, а не сонными зомбями.
Я невольно зевнул, прикрыв рот рукой. Да, усталость давала о себе знать. Гномоподобный Луч заговорил с почтением:
– Не уходите сегодня. Порадуйте нас, тут редко бывают гости.
Внизу разожгли костер, на тамтаме выстукивали странный ритм, люди утихли и замерли изваяниями. Луч кивнул в сторону площади и начал спускаться по подвесной лесенке. Мы устремились за ним, и вскоре он смешался с толпой, а мы остановились чуть в стороне. Пригоршня толкнул меня в бок и указал на холщовые мешки, где проступали пятна крови. Я заметил три мешка, еще сколько-то скрывала толпа.
По неслышной команде люди двинулись назад, к нам, образуя кольцо. Меня чуть не сбили с ног – еле успел повернуться боком, чтобы толпа обтекла меня. Мы оказались в первом ряду кольца. В середине площади пылал костер, два совершенно лысых тамтамщика, будто погруженные в транс, работали синхронно.
Головня, Луч и еще один старейшина – сухонький согбенный старичок с клочковатой бороденкой – стояли возле пяти окровавленных мешков. Что там – не хотелось даже представлять.
Заговорил старичок голосом скрипучим, как ржавые петли двери. Он восхвалял великое прошлое человечества, напоминал о былых подвигах, о городах, которые упирались в небосвод, о летающих аппаратах, о войне, развязанной нечистью.
Лица собравшихся, преисполненные благоговения, помрачнели, на скулах заиграли желваки. Когда речь зашла о погибшем поселении, где должны были посеять семена, позади меня заголосила женщина, ее крик подхватили, и над деревней поплыл скорбный плач.
Пока они оплакивали товарищей, я рассматривал толпу. Женщин было столько же, сколько и мужчин – видимо, они сражались против врага наравне с сильным полом и гибли так же часто. Большую часть составляла молодежь, людей после тридцати было меньше, а тех, кому за сорок – единицы; сказывался жесткий естественный отбор. Дети и подростки, одетые в такие же серые спецовки, столпились правее меня и вытянулись полукольцом: сначала малыши, за ними ребята постарше. Мамы с младенцами сидели на шкурах, и их силуэты расплывались за пылающим пламенем.