– Ты…
Он расстегивал пуговицы блузки, неторопливо, наслаждаясь ее беспомощностью. Машка пыталась сопротивляться, дергалась, упиралась ладонями в его грудь, но Григория, кажется, это только раззадоривало.
– Будет грустно, если ты умрешь… но мы можем договориться. Проведем вечерок-другой вместе… и тебе в радость, и мне в удовольствие…
Она отбивалась молча, понимая, что вырваться не сумеет и надо кричать, но… змеиный шепот Григория парализовывал волю.
– В конце концов, тебе, может, понравится… ты же не знаешь, от чего отказываешься.
– Мне расскажи, – раздался раздраженный голос.
И в следующий миг Григория просто отбросило.
Мефодий? Откуда он здесь взялся? Не важно. Машка всхлипнула и закусила губу, приказывая себе немедленно прекратить панику.
– Так что? Рассказывай? – Мефодий был зол. Он позволил племяннику подняться, но лишь затем, чтобы опрокинуть, даже не ударом – тычком в лицо раскрытой ладонью.
– Дядя, да она сама! – взвизгнул Григорий.
И Машкино сердце на миг замерло: вдруг поверят?
Она ведь чужая, а Григорий – племянник… и ребенок по паспорту… и если так, то Машка, получается, виновата во всем… ей надо было найти подход к ученику, а она…
– Сама, значит? – Мефодий пнул племянника не сильно, но тот от пинка скрутился калачиком и завыл.
– Сама, сама… она глазки строила… и потом кобенится… и я подумал…
Наклонившись, Мефодий вцепился в светлые кудри и потянул, заставляя племянника подняться…
– Думать ты, поганец, не умеешь. – Он толкнул Григория к стене, и тот нелепо ткнулся в нее лбом. – Сейчас ты извинишься. И так, чтобы я этим извинениям поверил.
– Мама! – взвизгнул Григорий.
И получил очередной тычок под ребра.
– Мамочка!
Голос у него громкий, визгливый, и Машка едва успела от двери отскочить, когда та распахнулась.
– Гришенька! – Софья Ильинична влетела в комнату. – Гришенька, что…
Она замерла и, прижав руки к массивной груди, на которой топорщилось золоченое кружево, совсем другим тоном, в котором проскользнули металлические ноты, поинтересовалась:
– Мефодий, что здесь происходит?
– Ничего серьезного, Софочка, – Мефодий ткнул племянника лбом о стену. – Урок хороших манер.
– Отпусти его немедленно!
Григорий слабо повизгивал, а по щекам его катились крупные слезы. Он выглядел столь жалким, несчастным, что Машка сама начала сомневаться, тот ли это человек, которого она только что боялась.
– Отпущу, – Мефодий на перемены внимания не обратил, – когда он сделает то, что должен. Ну же, Гришенька, или твоего задора хватает лишь на то, чтобы девчонок пугать?
– Мария!
Софья Ильинична обратила преисполненный гнева взор на Машку. И та вдруг поняла, как выглядит: волосы растрепаны, блузка расстегнута и щеки красные… не только щеки, она вся, от макушки до пят краской заливается.