– Пойдемте, все уже ушли. Не возражаете, перейдем на «ты»? – Вишняков решил сгладить свое почти откровенное хамство.
– Не возражаю, – Махотин слишком устал, чтобы обострять отношения.
– Еще раз спасибо.
– Не стоит. Я сделал это для Елены.
– Елены? Вы, то есть ты хорошо ее знаешь? – Вишнякова вдруг накрыл приступ жгучей ревности. «Она ото всех готова принять помощь, только не от меня» – обиделся он.
– Я у нее дом купил.
– И все?
Махотин удивленно оглянулся на Вишнякова. «Ба! Да ты ревнуешь, вояка!»
– Все. Елена красивая и свободная женщина, отчего ж не помочь? – он не смог удержаться от мелкой мести, глядя на вытянувшееся против воли лицо Вишнякова.
Они дружно замолчали. Махотин подошел к машине.
– Подвезти?
– Давай. Я приехал с Лукичом на его мотоцикле. Ферму на Луговой знаешь?
– Откуда?
– Поезжай, я покажу, – он махнул рукой в сторону дороги.
Махотин вырулил с поляны, и джип плавно покатил по грунтовке. К владениям Вишнякова они подъехали, когда уже почти стемнело.
– Зайдешь? – Вишняков кивнул на дом.
– Нет, поеду к своим, – он прощально махнул рукой и вдруг замер. К калитке с другой стороны забора подходила молодая женщина. Вишняков поцеловал подставленную ею щеку и повернулся к Махотину.
– Знакомься, это – Анна.
– Борис, – ответил он, вытянув руки почти что по швам, боясь выдохнуть застрявший где-то глубоко в груди воздух.
– Пойдемте, выпьем чаю с коньяком, Борис. Вы же, наверное, устали, – Анна улыбнулась и легко тронула его за руку, словно выводя из оцепенения.
Махотин, словно завороженный, шел за ней по бетонной дорожке к дому. Он не видел ничего, кроме прямой спины Анны. Он боялся, что наступит ей на ногу, боялся упасть, потому, что ноги, его собственные конечности, не слушались его. Он не видел усмешку Вишнякова, кажется, он не видел и его самого. Он шел за женщиной, ясно осознавая, что влюбился во второй раз жизни. Сразу, как говорят, с первого взгляда, причиняя себе боль, не в силах уже даже сейчас отказаться от этой сладкой боли. «Она же его жена!» – мелькнула быстрая мысль и тут же потерялась где-то в глубине сознания.
Она не плакала. Не потому, что не было слез. Они стояли комом, не желая принести хоть какое-то облегчение хозяйке. Корить себя не было смысла. Толку от этого никакого. Слова цыганки, некогда сказанные ей, словно огнем жгли. Не уберегла она первенца, Мишеньку. Хотя до сих пор он был для нее живой.
В дверь постучали.
– Проходи, Лукич, – Елена говорила спокойно.
– Доброго тебе вечера, – сказал участковый и осекся: какой уж тут добрый!
– Не нашли?
– Не нашли. Темно уж. Завтра с утра опять пойдем.