— Не расстраивайтесь, что вы? Про вино это я так, к слову. Главное, что в целом выставка удалась.
— Ладно, братцы, гуляйте! И ты, Кирюха, не унывай, еще раз тебя поздравляю, — панибратски хлопнул чиновник художника по плечу. — А мы с Ларочкой пойдем. Счастливо оставаться!
Кирилл ответил достаточно неожиданным образом:
— Нет, я никуда не поеду!
— Кто тебя куда зовет, дурень? — удивился Миллер. — Я говорю: гуляй, пока есть возможность, пока молодой!
Золотарев стащил бутылку с Надиного подноса и присосался к горлышку, как трубач, целующийся с трубой. Чета Миллер, чтобы не видеть этого безобразия, степенно удалилась, и в галерее восстановилось прежнее оживление, поскольку еще не вся водка была выпита и не все эрзац — шашлыки оприходованы. Только я как истукан стояла рядом с напивающимся графиком и обнимала раскидистый букет, предназначенный ему. Одумавшись, я протянула цветы адресату:
— Заберите свои лавры!
— Оставь их себе, детка, — отмахнулся он, не посмотрев в мою сторону. Потряс бутылкой, проверяя, сколько в ней осталось булькающей жидкости, и снова присосался к горлышку.
— Отдай, дубина! — Бережливая Надя вырвала у него «Финляндию» и отнесла ее обратно в холодильник.
Не знаю отчего, но у меня пропал всякий энтузиазм: я ощутила себя посторонней на этом празднике жизни. Мне чужого не надо: букет я оставила в подсобке, завернулась в пончо и отправилась восвояси. До чертиков хотелось курить, поэтому я задержалась на крыльце. Но прикурить на улице оказалось проблематично: пламя зажигалки задувал ветер, и сигарета быстро отсырела под моросящим дождем.
— Тебе помочь? — по — свойски, участливо спросил какой — то мужчина.
Я стояла под лампочкой, а за пределами, очерченными ее светом, висел непроглядный мрак, и вопрошавший оставался невидимым.
— Ну, помогите, если сможете…
Из темноты выступил уже знакомый пронырливый фотограф. Он взял у меня зажигалку, зажал сигарету в губах и, сложив ладони домиком, прикурил. Фотограф стоял так близко, что я почувствовала его несвежее дыхание — так пахнет от тех, кто давно не ел и не чистил зубы. «Голодный тип» изрек:
— Познакомимся поближе, очкарик, — и со свойственным ему нахальством дотронулся до моего бедра, просунув руку под пончо. — Меня зовут Александр.
— Эй, полегче, убери лапы! — вывернулась я. — Мне без разницы, как тебя зовут!
Терпеть не могу, когда меня обзывают очкариком!.. И вообще — этот лопоухий курносый Александр совершенно не в моем вкусе…
— Чего ты, как дикая? Я чисто по — пацански подошел, хотел тебя проводить, — изобразил он святую невинность. — А ты что подумала?