«Поосторожней! Папаша у тебя дотошный… Во все вникает…» – ворчал прораб, передавая Светлане облатку с таблетками и такой изящный, почти как игрушечный браунинг. Случайно выяснилось, что мастер еще и надежный доставала. Позвонишь ему – и максимум через час получаешь то, что нужно. Заначку-то делать опасно – обыск возможен в любую минуту. И если отец обнаружит препарат, то точно совсем изолирует. По-настоящему. Безжалостно…
Слеза набухает в глазу, но Светлана промокает ее бумажным носовым платком и велит себе не каркать. Пока-то не настоящее заточение… Отец вон сам прислал Катерину. Неужели специально выписал ее из Испании? Заботится… Знает, как она может успокоить человека. Жаль, я неприбранная была. Вот если б после Ады… Просила же эту молчунью раньше приехать!
Но и так было здорово! Как это у Катерины выходит? Вроде просто чаю попили, поболтали ни о чем… А чернота одиночества разбавлена.
И чтобы она опять не сгустилась, сейчас самое время подбодриться.
Светлана подпарывает толстый наматрасник, достает из угла пару колес и натыкается на маленький плоский браунинг… О, пригодится… Явится кто – скажу, что у меня бесшумный…
Она всухую проглатывает голубые овальные таблетки и идет к окну в спальне, за которым в это графическое время суток можно разглядеть каждую сталинскую высотку, каждый новосляпанный небоскреб. Черно-белая панорама Москвы… Но сейчас чисто вымытое стекло как будто покрыто амальгамой. Зеркало, в котором видит она только себя, только свою жизнь. То же самое – если уткнуться в книжку или в телик.
До ее шестого класса отец был плотно занят карьерой и не вникал в детские проблемы. Уходил на работу – она еще спала, а когда приходил – откуда ей знать, но точно после десяти вчера: именно в это время ей полагалось если не спать, то не выходить из своей комнаты в дальнем конце огромной квартиры в Брюсовом переулке. Они переехали в нее из третьего по населению города России, когда отец за один год прыгнул вверх на несколько карьерных ступеней. Кто-то там умер, или погиб, или убили его… Светлана подслушала телефонный разговор мамы с бабулей, но поскольку ей внятна была лишь материнская линия защиты, то она не четко поняла, за что бабушка с другого конца провода нападала на отца. «Ему завидуют, поэтому и наговаривают. Виктор никого не может лишить жизни! Никого, ни за что!» – убеждала мама не только бабушку, но и себя.
Для того чтобы самой верить мужу, верить в мужа, мама вообще перестала с кем-нибудь общаться и почти никуда не выходила, совсем как знатная китаянка. Тех слуги выносили в паланкине, а она… Когда она должна была сопровождать отца на какой-нибудь правительственный прием, то пару шагов делала от порога до «мерседеса» – шофер придерживал сперва подъездную дверь, потом распахивал заднюю дверцу машины, а мама ныряла в ее нутро. Вот и вся «прогулка». Обычно же мать отдавала распоряжения прислуге и вызывала на дом весь штат, обсуживающий ее красоту: густые волосы до лопаток – натуральная блондинка без искры седины, эталонные пропорции виолончельного тела, упругая гладкая кожа, которую удавалось погладить в разных местах, прежде чем мать отмахивалась от Светланы, как от прилипчивой мухи, и снова уходила в себя… И вся эта роскошь досталась только ей, дочери не обломилось даже малюсенькой частицы. Ничем не поделилась мамаша.