«Ну уж если для него места нет…» – тоскливо подумал Кузяев. Но идти ему всё равно было некуда, и он сидел. Через некоторое время он увидел идущего к нему швейцара, конечно, понял, зачем тот к нему направляется, и тяжело вздохнул.
– Гражданин, вы кого-нибудь ждете? – спросил швейцар.
– Нет, – сказал Кузяев упавшим голосом.
– Посторонним сидеть здесь запрещается.
Кузяев снял с колен портфель и направился к выходу. На крыльце постоял, обдумывая свое положение, снова обернулся к двери, инстинктивно потянувшись к теплу и свету, но натолкнулся взглядом на тяжелую фигуру швейцара, стоящего в стеклянном проеме, широко расставившего ноги, и сердце Кузяева тоскливо сжалось.
Часа три кружил Кузяев вокруг гостиницы. Зажигались новые окна, приходили проживающие, для которых были места. Несколько окон, заметил Кузяев, так и остались темными. Часов в одиннадцать, когда, по подсчетам Кузяева, должны были гореть все окна, где есть проживающие, оставалось двенадцать незажженных окон. Кузяев их хорошо приметил, отсчитал и приметил. Потом окна постепенно стали гаснуть, в начале первого зажглось окно из тех двенадцати. Одиннадцать не зажглось вообще.
Кузяев так увлекся подсчетом и размышлениями, что не замечал ни холода, ни усталости. Кто жил в этих одиннадцати номерах, почему они не пришли? Да и жили ли вообще? Эта мысль не давала Кузяеву покоя. Неужели во всей пятиэтажной гостинице не было одного койко-места для бездомного Кузяева? Не может этого быть. Для кого же тогда были эти места? Кузяев вспомнил дедка в тюбетейке, под ватником у которого висела Золотая Звезда, – и совсем ничего не понял.
Может, взятку нужно было как-нибудь дать? Конечно, нужно было дать. Сейчас спал бы в теплой постели, а не мерз на улице. Но, если честно, не умел Кузяев взятки давать, не давал никогда. А это не так-то просто, это уметь надо. Да и стыдно же. Тем более женщине давать деньги. Если бы цветы там, конфеты…
Кузяев задубел окончательно. Хорошо еще зимы здесь теплые, с их северными не сравнить. Сделав еще круг, Кузяев взошел на гостиничное крыльцо: двери были безнадежно закрыты, в пустом вестибюле царил полумрак. Он постучал нога об ногу, попрыгал и быстрым шагом направился в сторону вокзала.
Может и дошел бы Кузяев в эту ночь до вокзала, если хотя бы все улицы были освещены, или знал он город хорошо. Но ни того, ни другого не было, а может просто судьба такая выдалась Кузяеву. Но заблудился он окончательно, и замерзший и несчастный забрел в первый попавшийся подъезд – ладно, что в подъездах свет горит все ночи напролет, – и прислонился к теплой батарее тут же, в парадной. Но из выбитых окон дуло, расхлябанные двери раздражающе постукивали от сквозняка, и Кузяев перебрался двумя этажами выше. Уселся на свой портфель у батареи и заклевал носом. А чуть свет где-то наверху хлопнула дверь квартиры, и раздались гулкие шаги по ступеням. Кузяев вскочил, подобрал свалившуюся шапку и стал озабоченно смотреть в окно. Жилец откровенно-подозрительно его осмотрел.