Запрокинув голову, она смотрела на него слезящимися глазами, как кошка, которой наступили на хвост и не убирают ногу. Ваня стоял, опустив бессильно руки, выпятив подбородок, шумно и тонко втягивая воздух. У него на шее гулял кадык, словно он вытягивал из-под языка слюну, чтобы плюнуть в глядящие на него снизу белесо-голубые глаза.
– Ты прикалываешься надо мной… – упавшим голосом повторил он.
– Только на одну ночь…
– Чем ты, блядь, раньше думала? Я тебе говорил – иди на аборт.
– Ванечка, ты же говорил, он ненормальным родится, – заскулила она, – а он нормальный… Мальчик…
– Ты че, блядь, хочешь остаться? – Ваня дернул коленом. – Нахуя ты мне вообще про него рассказываешь? Мне реально пофиг, какой он!
– Нет-нет… – замотала она головой. – Ванечка, нет… Мне только до завтра… Реально до завтра. Сегодня Наташка ночь отработает, утром за нами придет.
– Блядь… – Ванька закатил глаза к потолку и бессильно покрутил головой. – Заходи. Только чтоб завтра тебя тут не было.
Она вскочила, открыла дверь и, не переступая порога, придерживая дверь ногой и с опаской оборачиваясь на Ваню, перегнулась, дотянулась до коляски и вкатила ее в коридор.
– Че, не спишь, Ягуша? – спросила Светка.
Яга кряхтя повернулась на другой бок. Занавеска на окне была задернута. Вечерний свет с улицы выбивал из нее синий, и занавеска бросала темное отражение на стены, на пол, на лицо Светки, сидящей на кровати, надевая на них вуаль, сплетенную из синих теней. Казалось, в комнате чего-то недостает.
– Поспишь тут, – хрипло отозвалась Яга. – Руки-ноги как пластмассовые.
– Иди в баню, она хоть как-то спасает, – сказала Светка. – Выйдет из тебя там эта отрава.
– Ага, – просипела Яга. – Как выйдет, сразу сдохну. А где мать?
– Не приходила еще.
– Свет, принеси мне водички, – просипела Яга.
– Сама себе принеси.
– Руки-ноги не гнутся, Свет, – застонала Яга. – Все тянет. Особенно в ноге жила так, блядь, тянет. Как до сортира дойти, не знаю. До кухни не дойти, воды себе не налить.
– Меньше колоться надо, – огрызнулась Светка.
– Нахуй ты мне это говоришь? – Яга оторвала голову от подушки и посмотрела на Светку. По опухшим векам Яги было видно, что она действительно давно не спала. Но глаза смотрели живо, осмысленно, как будто она четко осознавала все происходящее, как будто в ее разбитом теле сидел кто-то другой, не знающий усталости и не нуждающийся во сне. Этот другой был так гибок, силен и несовместим с этой комнатой, что даже оконная занавеска не могла задернуть тенью глаза Яги, из которых он выглядывал.
Светка молчала.
– Святая, блядь, – сказала Яга сварливо. – Я тут одна, блядь, колюсь, остальные все – святые.